Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940-1945

Эггерс Рейнхольд

Ведь это был Кольдиц, и сюда направлялись «неудобные» для германского Верховного командования люди, многие из них уже не раз сбегали из плена. Именно поэтому их и посылали к нам.

Это были умные, энергичные, сытые и хорошо одетые, благодаря посылкам из дома, люди. И в Кольдице им предоставлялось то, в чем они нуждались превыше всего для планирования побегов, — время. Не подлежащие принудительным работам, пленные офицеры располагали временем (правда, вряд ли чем-либо еще), чтобы занять себя по собственному усмотрению. Навязчивая идея побега превратилась для теоретиков в профессию беглеца.

Мы удерживали их в замке винтовками, штыками и пулеметами, улавливали прожекторами каждое движение, а с помощью микрофонов следили за самыми опасными.

Мы обыскивали их днем и ночью, по отдельности и группами. Мы пропускали через цензуру их почту, книги и посылки, проверяли на перекличках, по фотографиям и отпечаткам пальцев. И тем не менее они убегали.

В Кольдице, где за годы войны с 1940-го и далее выросло ядро таких характеров, дел было у нас предостаточно. Мы, представители «держащей в плену державы», брали у этих людей уроки по теории побега — уроки, которые по долгу службы вынуждены были прерывать. Этих людей мы награждали соответствующим наказанием и злобным восхищением.

Нередко нам казалось, что мы добились полного контроля над узниками, как ОКВ бросало новую горсть «тузов» в ряды пленных. Немало времени требовалось, чтобы суметь побить соответствующим козырем этих людей. Как часто мы думали, что все карты в игре побега в наших руках, но время от времени новая партия заключенных кардинально меняла ситуацию. Хотя мы и стали коварней, но подчас гораздо сообразительнее нас оказывался узник!

Более четырех лет я был неотъемлемой частью первого препятствия, которое должен был преодолеть беглец Кольдица. Но если кому-то не удавалось прорваться, вслед за ним неизменно появлялся другой, более ловкий и умный. Сейф, полагали мы, заперт на два оборота и обмотан проволокой, слышащей, видящей и бьющей током, с минимальными возможностями доступа, под пристальнейшим контролем, на который мы только были способны. Иногда у меня находился один из ключей, иногда все ключи, и все же довольно часто пленный ускользал из сейфа, благополучно миновав меня с моими ключами и хитроумными комбинациями.

Кольдиц был трудной задачей, с какой стороны ни смотреть. Но мое знакомство с военнопленными оказалось несколько иным.

В мае 1940 года меня призвали в резервный батальон пехотного полка в звании лейтенанта. В то время, и это вполне естественно, боевой дух по всей Германии был очень высок. Два блицкрига добили Польшу и Францию, Россия оказалась нашим союзником по договору, а Соединенные Штаты Америки, сохраняя нейтралитет, оставались в стороне. В конце концов, а не был ли Гитлер и в самом деле гением, каковым себя считал?

Вернувшись в армию, я обнаружил, что за двадцать лет ничего особенного не изменилось. Муштра, магазины, курение, выпивка и извечная скука. Но пища офицеров теперь готовилась на той же кухне, что и для рядовых. Все мы имели одинаковые пайки. Заметил я и другую удивительную вещь, принесшую мне немало радости — в частности, холодность между вермахтом и партией. Мы несли службу под контролем местных начальников, но не больше.

Тем временем в то первое лето войны отпуск был хорошим.

К концу лета мы все получили назначение. Одни офицеры отправились в 404-ю дивизию в Польшу. Другие во Францию. Тогда мне было уже больше пятидесяти, и благодаря знанию языков я считался специалистом. А потому судьба выбрала для меня особую миссию. В августе меня отослали на курсы переводчиков в Дрезден, а в сентябре я отправился в Хонштайн в Саксонию в качестве переводчика в штат офлага [1] номер 4А.

1

Офлаг (Oflag) — офицерский лагерь военнопленных (нем.) (Примеч. пер.).

До сих пор все складывалось хорошо. Если бы я только знал, что проведенное мною время в Хонштайне отнюдь не было истинным посвящением в преисподнюю (лучшего слова не придумаешь) жизни военнопленных, где ведущей

темой были атаки на власти, а контрапунктами — контратаки на нас, ответственных за охрану. В качестве тренировочного курса для Кольдица этот первый опыт оказался печальным. Жизнь — игра, где правила соблюдаются или нарушаются по велению долга или с учетом целесообразности, но в жизни, как и в спорте, для тех, кто хочет выдержать курс, обучение должно быть тяжелым, а для желающих преуспеть на ее пути и финише — еще тяжелее.

На войне и тела и души должны быть словно влиты в единую форму, из которой льют и физические и интеллектуальные орудия успеха. Ковка этих орудий является делом специалистов по физической тренировке, технической тренировке и тренировке морального духа — три составляющих в достижении единой цели. Но в Хонштайне мы жили поистине припеваючи. Место это было, прямо сказать, непыльное. Между комендатурой, личным составом и пленными не имелось никаких конфликтов, ни физических, ни психологических. Казалось, в содержании заключенных не было вообще никаких проблем. А потому никто из нас не чувствовал, что нуждался или мог нуждаться в обучении.

Хонштайн расположен в Саксонии, «маленькой Швейцарии», где текут потоки горной воды сквозь откосы из песчаника к Эльбе. Весь район казался мне таким спокойным и очаровательным, что я искренне полагал, будто бог войны по случайности просто о нем позабыл. Все доставляло удовольствие, даже сослуживцы!

Наша комендатура располагалась на окраине леса. Город был похож на любой другой летний курорт, чистый и опрятный, большей частью состоящий из домиков для гостей и небольших «пансионов». Недалеко в верхней части долины Поленц располагалась гостиница, чуть подальше лежал Рате на Эльбе, известный фестивалями Карла Мея.

Личный состав, отвечающий за лагерь военнопленных, пусть и случайно подобранный, оказался хорошим. Лагерь занимал довольно обширную территорию высоко над городом, на плато, окруженном утесами и доступном только с одной стороны — по одной-единственной дороге.

Наш комендант был семидесятидвухлетним генерал-лейтенантом. В течение Первой мировой войны он командовал вюртембергским полком. В конце четвертого десятка генерал вышел в отставку и остался в Вюртемберге преподавать военное дело, к которому проявлял немалый интерес. Нередко он до поздней ночи отпечатывал тезисы и статьи и по своему излюбленному предмету всегда держал себя и своих подчиненных в курсе дела. Генерал видел все: военный и политический подъем и падение кайзеров, республики, политиков, гибель бесчисленных солдат с конца XIX до конца первой трети XX века. Теперешняя война, весь политический фон, на котором она разворачивалась, представлялись ему лишь как очередная фаза, которая для его отчужденного глаза могла обернуться хорошо или плохо. Но будь то к лучшему или к худшему, он знал и то и другое и был подготовлен соответственно. Путеводной звездой его жизни был долг, и по нему он прокладывал свой курс и держал его, как бы ни менялись ветра.

Обращение генерала, когда с моим прибытием наконец-то штат был укомплектован, звучало примерно так: «Я очень счастлив впервые с 1918 года иметь под своим командованием штат, который знает, что значит мир и война. Я хочу, чтобы вы, выполняя свой долг в этом лагере, и далее придерживались той независимости мысли и действия, которым, должно быть, научились в жизни. Свою роль мне бы хотелось ограничить только серьезными делами. Адъютант будет следить за тем, чтобы вы получали столько увольнений, сколько вам положено. Никаких магазинов во время перерывов на обеды, прошу вас. Мы будем устраивать вечеринки в столовой раз в неделю, и вы можете играть в карты и выпивать. Но никаких азартных игр. А чтобы держать умы занятыми, каждый из вас напишет оценку какой-нибудь фазы Наполеоновских войн, как они повлияли на королевство Саксонии. Все книги найдете в Дрездене. Итак, лагерь в ваших руках. Я не собираюсь подниматься сюда по служебным делам. Когда я буду посещать это место, это должно считаться событием».