Колдовская вода
Шрифт:
— Ну, короче, как только ночная кукушка двенадцать раз прокукует, из колодца поднимется луч света и вынесет ведро живой воды. Я должен это ведро взять и отнести на забытое кладбище, в часовню. В это время там могилы раскроются, мертвецы начнут из них вылезать и пугать станут. Но надо смело идти мимо — тогда они не тронут. А если испугаешься, то набросятся, схватят и под землю утянут. Если же станут просить живой воды, то давать нельзя, потому что у них тела оживут, а души в них не вернутся, и телами этими дьявол начнет управлять. Как в кино «Ожившие мертвецы», поняла? В общем, если все удастся, то перед часовней возникнет голова Черного Быка. Сейчас там что-то вроде мертвого пня, а тогда мимо нее в часовню не пройдешь — Черный Бык оживет, может растоптать и на рога насадить. Короче,
— А сказала она тебе, что будет, если ошибешься? — спросил Путята.
— Сказала. Мол, из обычной змеи от живой воды бесовка получится, схватит тебя когтями и в преисподнюю унесет. А если все правильно сделаю, то мы сразу же дома окажемся.
— А Игорю ты, стало быть, не сказал про примету? Про белый ободок? — строго спросил Путята.
— Позабыл как-то… — Петька опустил голову. — Думал, что обойдется…
— Ан нет, не обошлось. Так что теперь слушай со вниманием да запоминай накрепко. Теперь знаешь, какова цена…
Глава XVII
ВСЯ ПРАВДА
Хоть Путята и был призраком, но страха он у Петьки больше не вызывал, да и у Лены тоже. Должно быть, то сияние, которое от него исходило, излучало некое высшее добро, мужество и спокойствие.
— Для начала, дети мои, первую правду узнайте. Ефросинья, которую вы Трясучкой зовете, и мне, и вам — родня. Мне-то она пра-пра-пра… — уж и не помню точно, сколь этих «пра» говорить надо! — внучка. А вам — многоюродная пра-пра… бабка. Я уж не один век как в райских кущах пребывал, когда она здесь, вот в этой деревне, которую вы Мертвой зовете, родилась. Триста лет тому назад. Тогда эту деревню Путятиной именовали, потому как начало ей я при своей земной жизни положил — без малого тысячу лет тому. И дворов тут было поболее, и церковь стояла, и народу больше двух тысяч проживало, и леса вокруг не было — поля распаханные рожью, ячменем да льном засевали…
Петька, наверно, с удовольствием и с интересом прослушал бы всю эту историю, если б находился не в таком жутком месте, а где-нибудь в Москве или хотя бы на кухне у бабушки Насти. Перебивать призрака он, конечно, не рискнул, но сильно забеспокоился, что предок увлечется воспоминаниями и самого главного рассказать не успеет.
— Успею, успею, не страшись! — успокоил Путята. — Для того издалека начинаю, чтоб вам понятно было, отчего Ефросинья меж добром и злом мечется. Справедливость у нее в злодейство переходит, однако и в злодействе чуть-чуть добра проскакивает.
Родилась она от честных родителей, православных людей — Петра да Марфы. Отец ее кузнечил, да рано помер, а мать, как в возраст вошла — травы и заговоры изучила, людей от всяких хворей выхаживала. И Ефросинья ей в том помогала, тоже науку превзошла. Да и грамоте научилась, книги читать могла. Только вот книги-то разные бывают. В одних божья премудрость, а в иных — соблазн диавольский. Вот такие-то черные книги и Ефросинье достались от одного купца заезжего. Опять же лицом она не удалась — не хотел никто к ней свататься. Уйди она в монастырь, так беды бы не случилось. Ан втемяшилось ей в голову, будто и красоту, и счастье может она колдовством добыть. Тут-то ее нечистый в сети и поймал…
— Как? — полюбопытствовала Лена.
— Вычитала Ефросинья в своих книгах заклинание, чтоб духов вызывать. Как она полагала, добрых, что желания исполняют. Одначе не ведала того, что на заклинание это и нечистики откликаются. Вот и явился ей один такой, да не в своем истинном
— Но ведь Трясучка-то осталась? — спросил Петька.
— Вестимо, осталась. Поняла, конечно, что многие души по злому наущению загубила, но как об этом людям скажешь?
— Ее б тогда, наверно, на костре сожгли! — уверенно, хотя и со страхом в голосе произнесла Лена.
— И поделом бы, — без особой жалости заметил Путята, — тело бы сгорело, зато душа очистилась от грехов.
Петька мысленно отметил, что хоть Путяте как потустороннему жителю, наверное, виднее, лично он, Зайцев, не решился бы дать себя сжечь. Даже если б ему после этого райское блаженство пообещали.
— Только вот никто на Ефросинью худого и не подумал, — продолжил призрак. — Все ведь знали, что она многих в прежние годы вылечивала, добро делала. А что в этот раз никому помочь не смогла — так на все божья воля… Когда все жители умерли, Ефросинья едва ума не лишилась — ни днем ни ночью покоя не знала. Голоса людские ей и при солнышке слышались, а по ночам и вовсе видела, как тени умерших по деревне ходят. Бросила она родительскую избу да убежала в те места, где нынешнее ваше село стоит. Там-то она первая поселилась, и дом ее нынешний на том же самом месте стоит. Постепенно к ее избушке пришлые люди стали прибиваться, срубили избы, обжились, раскорчевали лес, распахали и засеяли землю — так новое село и возродилось. Настой-то дьявольский Ефросинья пить перестала, а потому состарилась, как от бога положено. Каялась, конечно, молилась, но даже тогда, когда в селе церковь построили, исповедаться батюшке не решилась. Пришло ей время помирать, и явился за ней бес. Страшно ей стало в пекло идти на веки вечные и попросила Ефросинья у нечистого отсрочки.
— И он согласился? — полюбопытствовала Лена.
— Ему того и надобно было! — вздохнул Путята. — Сказал бес, что-де, оставит он ее на земле жить столько лет, сколько сможет она зло творить, и ежели она хоть одни сутки подряд без злодейства, малого али большого проживет, то тут же заберет он ее в преисподнюю… Ну и понятное дело, чтоб она никому из смертных про сей уговор не сказывала, не молилась, не каялась. А еще, чтоб жизнь свою земную поддерживать, должна, как худо станет, ходить в Мертвую деревню, к старому колодцу и окунаться в него с головой. А три полночи на полнолуние будет из того колодца являться ведро с колдовской водой…
— А Трясучка говорила: «С живой!» — проворчал Петька. — Врала, значит?
— Вода эта, — пояснил призрак, — не живая, не мертвая, а колдовская. У злого человека в руках она зло творит, а у доброго — добро. Ефросинья в эту воду окуналась, чтоб от мук старческих избавиться, со злом на весь мир крещеный в душе. И оттого с каждым разом все менее в ней добра оставалось и все больше зла утверждалось. А в ночи, когда из колодца ведро поднималось, должна была Ефросинья сперва напоить той водой мертвецов, что из могил восстанут, а после окропить сухой пень, и из него в образе Черного Быка являлся нечистый. Мертвецы, колдовской воды отведав, воскресали, и пожирал их Черный Бык, дабы в день Страшного Суда не могли их души праведные в свои тела вселиться. После того Ефросинья входила в часовню и там колдовской водой все кропила — чтоб это место проклятым оставалось.