Колдовские ворота

Антонов Антон Станиславович

— Если успеем, — покачал головой Максим. — Контрагенты могут прикрыть лавочку в любую минуту.

— Так в этом и весь кайф! — рассмеялась Яна. — Если мы провернем акцию перед самым разрывом, то можем часть денег и сюда перевести. Все равно нас не засекут. Когда этих денег хватятся, 2-12-944 уже будет болтаться в другой Вселенной и искать бабки будет некому.

— Погодите! — прервал этот восторженный обмен мнениями Барабин. — Я не понял, перед каким разрывом? Почему контрагенты могут прикрыть лавочку?

Тут хакеры все

разом замолчали с видом детей, случайно выболтавших что-то лишнее. Но делать было нечего, и пришлось объясняться.

86

— 2-12-944 — это спорная гелиосфера. За нее судятся «Дендро Этерна» и «Кракен», но генеральную лицензию никто из них не получит. Дело уже закрыто. Все карантинные сроки прошли, и обе корпорации выступили против перевода сферы в открытый доступ. Поэтому решено оторвать 2-12-944 от черенка и вырастить на ее месте две новых гелиосферы — одну для «Кракена» и другую для друидов.

Друиды уже говорили Барабину, что он — выходец со спорной карантинной Земли. Но в подробности они не вдавались. А Барабин ни тогда, ни сейчас не понял, о каком карантине идет речь.

— Карантин ввели еще в первом веке Гиантрея, — объяснил Максим. — Тогда некий Рональд Эрман получил генеральную лицензию на целую ветку гелиосфер и повадился срывать их сразу после созревания. И чтобы лишить его этой возможности, контрагенты объявили карантинный срок. Как правило — 16 лет. До 2000 года включительно.

— У нас уже 2004-й, — сказал Барабин.

— Я и говорю — все сроки прошли. «Кракен» и «Дендро Этерна» как раз четыре года судятся.

— Странно все это как-то. Почему вообще в гелиосферах жизнь начинается с 1984 года?

— Матрица такая попалась, — ответил Олег.

— А может, и не попалась, — возразил Максим. — Очень уж интересная матрица. Последний год, когда глобальная история могла повернуть в разные стороны. Не зря же экспериментальные гелиосферы освобождаются от карантина.

— Экспериментальные?

— Ну да. Особенно те, где идут исследования по прогрессивному мироустройству. Доказано, что наибольший прогресс достигается, если начать преобразования с 1984 года.

Это было для Барабина новостью. Оказывается, в Гиантрее занимались не только регрессивным, но и прогрессивным мироустройством.

— Да у нас тут чем только не занимаются, — сказал по этому поводу Максим. — Вплоть до того, что институт цивилизационных исследований спровоцировал в одной гелиосфере ядерную войну. И это только то, что на виду. А что Брейн устраивает в закрытых ветках — одному богу известно.

И тут же, противореча самому себе, Максим стал рассказывать, как при взломе закрытых сетей хакеры случайно добыли информацию о тайных планах Брейна.

— У нас тут долго ломали голову, почему в открытом доступе нет данных о точном числе гелиосфер. Никто не знает, сколько их всего, потому что есть закрытые ветки, и по многим признакам разрослись они за последние века неимоверно. А зачем они нужны, можно было только гадать, пока мы не выкопали этот меморандум.

— Что за меморандум?

— «О противодействии хаотическим тенденциям в развитии Гиантрея». Если коротко, то речь о том, что расширение Гиантрея зашло слишком далеко. Чересчур много людей и миров, а группировок типа нашей вообще не сосчитать. И Брейн уже не может держать все под контролем. Слишком много непредсказуемого. Взять, например, лекарства, которые поставят тебя на ноги за несколько часов.

Слушая Макса, Барабин как раз пил одно из таких лекарств, растворенное в стакане с горячим чаем.

— Добываются эти препараты из симбионтов, которые растут здесь, в Дендроиде. И выращивать их — не такое уж дорогое удовольствие. Но посредники Брейна берут огромную пошлину за транспортировку лекарств по транксовым каналам. Их легче всего контролировать, потому что Брейн в состоянии отслеживать, какие вещества, куда и в каком количестве идут через нуль-переход. И по идее никакой контрабанды быть не должно. А она есть.

— То есть борьба с преступностью неэффективна даже с помощью супермозга? — прокомментировал Барабин, у которого были свои соображения на этот счет. Контрабанда лекарств — это дело десятое по сравнению с контрабандой людей, из-за которой он, собственно, здесь и очутился.

— Наоборот, — не согласился, однако, Максим. — На контрабанде людей Брейн ничего не теряет. А контрабанда лекарств и продуктов, которые выращены на мутагенных почвах — это финансовые потери.

— Что еще за мутагенные продукты? — спросил Барабин, с подозрением уставившись на чай, половину которого он уже выпил.

— Не бойся, мутантами от них не становятся. Просто на миросферных планетах в момент их созревания нет жизни — зато есть мутагенная протопочва. Она ускоряет рост растений и животных. Это позволяет быстро заселить планету разнообразной жизнью. А в Дендроиде создаются специальные мутагены и ускорители роста, которые еще более подстегивают этот процесс. На свежей миросферной планете можно собирать по несколько урожаев в месяц. Но пошлины на вывоз урожая такие, что о сверхприбыли и речи нет. Ни для кого, кроме Брейна. Симбионты и мутагены — это тот воздух, из которого Брейн делает деньги.

— А зачем Брейну деньги?

— Чтобы вкладывать их в мироустройство. В заказные миры, в стационарные, в выращивание контингента, в исследования. Денег на это надо много. Очень много.

С этой точки зрения стремление Брейна сократить потери можно было понять. Но он, похоже, испытывал те же самые проблемы, что и любая верховная власть. Пока существуют границы, искоренить контрабанду — непосильная задача. Точно так же, как искоренить преступность вообще невозможно, не изменив саму природу человека.