Колдун и кристалл
Шрифт:
— Прежде чем ты выйдешь из дома. Сюзан, я хочу, чтобы ты сняла тряпку, что сейчас на тебе, и надела одну из новых блуз для верховой езды, которые прислал тебе Торин на прошлой неделе. По крайней мере ты можешь показать ему…
Последующие слова растворились во вспышке ярости, хотя Сюзан и не прерывала тетку. Она провела рукой по рукаву, наслаждаясь мягкостью ткани, после стольких стирок напоминавшей бархат.
— Эта тряпка принадлежала моему отцу!
— Да, Пату, — фыркнула тетя Корд. — Она слишком велика для тебя, выношена, и ходить в ней просто неприлично. Молодым девушкам еще можно надевать мужские рубашки с пуговицами до воротника, но тем, у кого развилась грудь…
Блузы для верховой езды висели на плечиках в углу. Висели уже четыре дня, но Сюзан так и не собралась отнести их наверх, в свою комнату. Три: красная, зеленая и синяя, все шелковые, каждая, несомненно, стоила больших денег. Сюзан ненавидела всю эту роскошь, показуху. Широкие рукава, раздуваемые ветром, красивые отложные воротники и, ну как же без этого, вырез на груди, чтобы было куда посмотреть Торину, если он встретит ее в такой блузе. Но такого подарка он от нее не дождется, твердо решила Сюзан.
— Моя «развитая грудь», как ты называешь, меня не интересует и не должна интересовать кого бы то ни было, когда я скачу на лошади, — отрезала она.
— Возможно, что нет. Но если один из конезаводчиков феода, к примеру, Ренни, он постоянно на Спуске, как ты знаешь, увидит тебя, будет совсем неплохо, если он упомянет при Торине, что ты скакала в блузе, которую подарил тебе мэр. Об этом ты не думаешь? Почему ты такая упрямая, девочка? Почему никогда не прислушаешься к доброму совету?
— А тебе что до этого? — спросила Сюзан. — Ты же получила деньги, не так ли? И получишь еще. После того как он меня оттрахает.
Корделия с побледневшим, перекошенным от злобы лицом перегнулась через стол и отвесила Сюзан оплеуху.
— Как ты посмела произнести это слово в моем доме, шалава? Как ты посмела?
Вот тут из глаз Сюзан брызнули слезы… после того, как тетя Корд назвала этот дом своим.
— Это дом моего отца! Его и мой! А у тебя дома нет вовсе! Разве что казарма, если тебя туда возьмут. Наверняка возьмут. Почему нет, тетя? Последние две апельсиновые дольки она еще держала в руке. И швырнула их тетке в лицо, а потом с такой силой откинулась от стола, что вместе со стулом повалилась на пол. Когда на нее легла тень тетки, Сюзан лихорадочно поползла в сторону. Волосы висели патлами, в щеке пульсировала боль, слезы жгли глаза, в горле пересохло. Наконец ей удалось подняться.
— Ты неблагодарная девчонка. — Вкрадчивый голос Корделии сочился ядом. — После всего того, что я для тебя сделала, после всего того, что сделал для тебя Торин. В конце концов, и тот жеребец, на котором ты скачешь каждое утро, его подарок…
— ПИЛОН БЫЛ НАШИМ! — выкрикнула Сюзан, едва не обезумев от ярости. — ВСЕ БЫЛО НАШИМ! ЛОШАДИ, ЗЕМЛЯ… ВСЕ ПРИНАДЛЕЖАЛО НАМ!
— Орать не обязательно.
Сюзан глубоко вздохнула, попыталась взять себя в руки. Отбросила волосы с лица, открыв красный отпечаток пятерни тети Корд на щеке. Увидев его, Корделия поморщилась.
— Мой отец никогда бы такого не допустил. — Сюзан заговорила тише. — Он никогда не разрешил бы мне идти в наложницы к Харту Торину. Пусть он уважал бы Харта как мэра… или своего босса… он никогда бы такого не разрешил. И ты это знаешь. Знаешь.
Тетя Корд закатила глаза, потом покрутила пальцем у виска, показывая, что Сюзан совсем спятила.
— Ты согласилась на это сама, мисс Юная Красавица. Да, ты согласилась. И теперь уже нечего махать…
— Да, — кивнула Сюзан, — я согласилась на эту сделку, все так. После того, как ты доставала меня день и ночь, после того, как приходила ко мне со слезами…
— Никогда не приходила! — взвизгнула Корделия.
— Неужели у тебя такая короткая память, тетушка? Да, наверное. Вечером ты уже забудешь, что за завтраком отвесила мне оплеуху. А вот я не забыла. Ты плакала, плакала и говорила, что боишься, как бы нас не выбросили на улицу, поскольку у нас нет законного права на эту землю, и тогда нам придется побираться. Ты плакала и говорила…
— Прекрати! — оборвала ее тетя Корд. — Надоели мне твои глупые жалобы! Хватит! Ты вроде бы собралась на прогулку. Вот и убирайся!
Но Сюзан не прекратила. Ярость прорвала плотину, и поток сметал все на своем пути.
— Ты плакала и говорила, что нас выгонят, вышлют на запад, что мы никогда не увидим ни дома моего отца, ни Хэмбри вообще… а потом, нагнав на меня страху, ты заговорила о младенце, который у меня появится. Земле, нашей земле, которую вновь отдадут нам. Лошадях, которые тоже вновь станут нашими. В знак признательности мэра я получила от него лошадь, которой сама же помогала появиться на свет! Что я такого сделала, чтобы получить все то, что и так стало бы моим, если б не потеря одной-единственной бумажки? Что я такого сделала, чтобы он давал мне деньги? Что я такого сделала, кроме как пообещала потрахаться с ним, пока его сорокалетняя жена будет спать за стенкой?
— Так, значит, ты хочешь денег? — зловеще усмехнулась тетя Корд.
— Хочешь денег, не так ли? Тогда ты их получишь. Бери их, храни, трать, скорми свиньям, мне без разницы!
Она бросилась к своему кошелю, висевшему на крючке у плиты. Начала в нем рыться, но ее движения как-то сразу потеряли быстроту и убедительность. Слева от кухонной двери висело овальное зеркало, и в нем Сюзан поймало отражение лица тети Корд. От увиденного, а на лице Корделии смешались ненависть, отвращение, алчность, Сюзан стало нехорошо.
— Не суетись, тетя. Вижу, как тяжело тебе расставаться с ними, да я их и не возьму. Это грязные деньги.
Тетя Корд повернулась к ней, разом забыв про кошель, замахала руками.
— Никакой грязи здесь нет, что ты несешь. Разве ты не знаешь, что некоторые величайшие женщины в истории становились наложницами. А сколько великих людей родили наложницы! Это не грязь! Сюзан сорвала с плечиков красную шелковую блузу и потрясла перед собой. Материя облегла ее грудь, словно только и мечтала к ней припасть.