Колдун и Сыскарь
Шрифт:
Он передал фонарик Александру, достал из внутреннего кармана куртки резиновые перчатки, натянул их, поднял с земли ветки и с их помощью раздвинул проволоку. Затем просунул левую ногу в образовавшуюся дыру и нагнулся, как бы собираясь протиснуться туда полностью.
— Догадался, — удовлетворённо заметил Петрович. — Теперь вижу — настоящий сыщик. А если к этим веточкам повнимательней присмотреться, то можно и ещё кое-что увидеть.
Сыскарь тут же забрал у фермера Саши свой фонарик и последовал совету. Ну конечно. Царапины! В тех местах, где ветки плотно соприкасались с «колючкой»,
— Если думаешь, что это ты их сейчас поцарапал, — сказал Петрович, — то зря. Они такими уже были. Я видел.
— Ну у вас, Анатолий Петрович, и глаз, — восхищённо покачал головой Андрей. — Прямо аплодирую я вам.
— Я в разведке служил, — приосанился довольный сторож. — Три цельных года, не то что нынешние. Нас так учили — до смерти не забудешь.
Обломки веток Сыскарь прихватил с собой. В оборотней он не верил, но оставался вариант с прирученным волком, действиями которого руководил человек. Тоже вполне себе фантастический вариант, но всё же не до такой степени, как с оборотнем. К тому же никаких вещественных доказательств, кроме этих двух обломков веток, они так и не обнаружили. Чем чёрт не шутит, думал Сыскарь. А вдруг на них ещё и «пальчики» остались? Само по себе это, ясно, доказательство хилое — мало ли кто и зачем брал в руки эти ветки. И даже отгибал ими колючую проволоку. Но хоть что-то.
Утро Андрей Сыскарёв встретил в районной больнице на диване из некогда чёрного кожзама, который, судя по выпирающим пружинам, заплатам, трещинам и общему печальному виду, был здесь поставлен ещё в советские времена и доживал последние месяцы, если не дни. Ночью, когда Сыскарь вернулся в больницу из Кержачей, дежурный хирург (выяснилось, что его зовут Владимир Борисович) сообщил, что операция (тьфу-тьфу) прошла вроде бы удачно, и жизни раненого ничего не угрожает. Но пообщаться с ним можно будет — и очень недолго! — в лучшем случае завтра.
— А когда я смогу забрать его в Москву? — осведомился Сыскарь.
— Вы на машине? — спросил в ответ врач.
— Да, и на хорошей.
— Ну… Если всё пойдёт нормально, на что я очень надеюсь, то, думаю, через два-три дня можно будет рассмотреть этот вопрос. Нет, конечно, если вы готовы рисковать здоровьем друга, можно и завтра…
— С чего вы взяли, что я готов рисковать его здоровьем? — холодно удивился Сыскарь.
— Э… не знаю, — смутился врач. — Мне показалось, что у вас недовольное выражение лица.
— Просто устал, — растянул губы в улыбке Сыскарь. — Не обращайте внимания. Скажите, я могу ещё что-то сделать? Лекарства, деньги?
— Нет, что вы. — Хирург машинально притронулся к нагрудному карману. — Вполне достаточно, и всё необходимое у нас есть.
Андрей как раз успел посетить туалет, умыться, позавтракать в раннем кафе напротив и вернуться в хирургическое отделение, когда к нему подошла заранее простимулированная денежной купюрой дежурная медсестра и сообщила, что пациент Иван Лобанов проснулся и его можно увидеть.
— Пять минут, не больше, — предупредила она. — И учтите, что разговаривать ему нельзя категорически.
Друг Лобан с горлом, похожим на толстый белый кокон, лежал один в палате на двоих и моргал в потолок. Тонкий прозрачный шланг
Андрей подошёл и сел на стул рядом с койкой.
— Живой, — удовлетворённо отметил он. — Только не говори ничего, о-кей? Нельзя тебе разговаривать. Категорически. Наконец-то на собственном опыте сможешь убедиться, действительно ли молчание — золото или врут люди.
Иван опять улыбнулся. Его карие глаза смотрели довольно бодро, но Сыскарю показалось, что он уловил во взгляде друга то ли какую-то глубоко затаённую печаль, то ли грустную мысль, которую трудно высказать. И не только потому, что нельзя говорить.
— Фигня, Лобан, — нарочито весело подмигнул он и пожал Ивану бицепс. — Всё будет в норме. Я разговаривал с врачом, который тебя залатал. По-моему, лепила умелый и опытный, нам повезло. Говорит, что через два дня я спокойно и без риска смогу отвезти тебя в Москву. Ну а там, сам понимаешь…
Он нёс ещё что-то о классных московских врачах, о том, что рана, в сущности, пустяковая, хоть и эффектная, вспоминал зачем-то, как туго им обоим пришлось, когда девять лет назад их БТР подорвался на фугасе и слетел с горной дороги… Наконец, сообразив, что болтает неестественно много и не по делу, умолк, вздохнул и сказал:
— Кормёжка здесь наверняка гнусная. Но ты не беспокойся, нормальный хавчик я тебе обеспечу. Только с доктором проконсультируюсь, что тебе сейчас можно, а что нельзя.
Иван снова улыбнулся и показал рукой, как будто что-то пишет.
— Ага, понял, — обрадовался Сыскарь. — Сейчас.
Он достал из кармана рабочий блокнот и ручку.
— Левой-то сможешь?
Иван утвердительно закрыл и открыл глаза.
Андрей держал блокнот так, чтобы Ивану было удобно, и тот левой рукой слегка коряво, но вполне читаемо вывел на чистом листке два слова.
«Береги Свету».
— Само собой… — пробормотал Сыскарь, затем вскинул на друга тревожно-возмущённый взгляд серых глаз. — Ты что это? Что за мысли, Лобан? Мы же договорились, помнишь? Нет уж, давай, выздоравливай, и мы продолжим осаду. Чтобы всё по-честному и победил достойнейший. Обещаю, ни шага без тебя в этом направлении не сделаю! Блин, даже не ожидал от тебя такого пессимизма. Подумаешь, волк слегка потрепал. Так ведь зашили же! Заживёт всё до свадьбы, я уверен. Мне вообще кажется, что Светлана тебя выберет. И правильно сделает, между прочим. Я для неё слишком шебутной и непредсказуемой. Опять же, выпить люблю…
Он прервался — Иван опять показал рукой, что хочет что-то написать.
На этот раз на листке появилось три слова.
«Это не волк», — прочитал Сыскарь.
Но ничего сказать по данному поводу не успел. Да, наверное, и не смог бы толком ничего сказать — слишком был ошарашен. К тому же как раз вошла медсестра и самым безжалостным образом выгнала его из палаты, заявив, что отпущенные пять минут давно прошли и чтобы раньше вечера, а лучше всего завтрашнего утра, он и не вздумал пытаться увидеть раненого, первейшее лекарство для которого на данном этапе — полный и безусловный покой.