Колдунья моя
Шрифт:
И он не ошибся. Мэйрин прежде никогда не подозревала, что конь может быть так похож на корабль. У нее отчаянно заболела голова, и с каждым шагом Громовика ей казалось, что вот-вот случится непоправимое. Мэйрин сомневалась, успеют ли они добраться до дома, учитывая раскачивающуюся поступь коня и вонь на узких улочках. Ветер с реки не помогал. Однако морозный воздух конца декабря все-таки совершил чудо и помог Мэйрин не потерять над собой контроль. Когда Громовик наконец остановился перед домом, она с облегчением открыла глаза. Жосслен снял ее с седла.
В его золотисто-зеленых глазах мелькнуло сострадание.
— Боюсь, придется отложить брачные торжества, —
— Милорд, мне очень жаль… — пробормотала Мэйрин. Жосслен озорно рассмеялся.
— Ах, колдунья! — воскликнул он. — Я действительно люблю тебя! Думаю, ни тебе, ни мне не хотелось бы, чтобы наши страстные объятия довели тебя до болезни. Сильные сыновья для Англии могут подождать другой ночи.
Мэйрин слабо улыбнулась.
— Моя мать говорила, что ты — добрый человек, Жосслен. Но, боюсь, она не оценила твою доброту и вполовину. Думаю, мне будет очень приятно узнать тебя получше.
Жосслен улыбнулся в ответ. Подхватив жену на руки, он отнес ее в спальню и усадил на кровать.
— Сегодня я буду спать внизу, Мэйрин, — сказал он, нежно поцеловав ее в лоб. Уходя, добавил:
— Я пришлю к тебе леди Иду.
— Пойдите к вашей дочери, — сказал он Иде, спустившись в зал. — Сегодня я буду спать здесь.
Ида поднялась по лестнице и исчезла за дверью спальни. Дагда подошел к камину и разжег огонь. Он осторожно раздувал крошечный огонек, пока тот не разгорелся и не превратился в жаркое пламя. Затем он подбросил два сухих полена. Древесина громко затрещала, языки огня взметнулись вверх, на стенах комнаты заплясали причудливые тени. Передвинув в зал длинный дубовый стол, Дагда наполнил два кубка вином из графина. Один кубок он вручил Жосслену.
— Итак, милорд, — проговорил он, — за вашу свадьбу с леди Мэйрин! Долгих лет жизни вам обоим! И много детей! Совет да любовь! — С этими словами ирландец залпом осушил свой кубок и поставил его на пыльную крышку стола. — Мне пятьдесят восемь лет, — начал он издалека. — Отца своего я не помню. Моя мать отличалась одной особой способностью: рожать чуть ли не каждый год, и всякий раз — от нового мужчины. За нами никто не присматривал. В возрасте двенадцати лет я дорос уже до шести футов и продолжал расти. В двенадцать с половиной я завоевал свою первую девушку. Мне пришлось убить двоих мужчин, и впервые в жизни я удостоился похвал и одобрения. К семнадцати годам, милорд, я прослыл самым свирепым воином в Ирландии. Моим именем мамаши пугали непослушных детей.
Когда мне исполнилось двадцать шесть, меня поймали монахи. Они заманили меня россказнями о тайном сокровище. О эти монахи! Они хорошо знали, на что я падок. И вознамерились спасти мою бессмертную душу. — При этом воспоминании Дагда ухмыльнулся. — Итак, они сняли с меня оружие и раздели догола. Потом посадили в чем мать родила в тесный подвал без окон. «Ты должен родиться заново, Дагда, — сказали они мне. — А этот подвал — материнское лоно».
Как же я сперва ненавидел этих монахов! Мне тогда были неведомы другие чувства, кроме ненависти. Я проклинал этих добродушных старичков, которые дважды в день приносили мне пищу и оставляли наедине с моими мыслями. Я поклялся, что, если мне удастся вырваться на свободу, я сровняю с землей их монастырь.
Прошло много недель, и наконец гнев и ненависть иссякли. Однажды утром, когда старый монах принес мне поесть, я заплакал и стал умолять его о помощи. Лишившись оружия и ненависти, я снова превратился в ребенка. И добрые монахи начали заново учить всему этого
Они поручили мне заботиться о беспомощных существах, о домашних животных, которые нуждались в защите сильного человека. Через некоторое время меня направили в монастырский госпиталь ухаживать за больными и умирающими.
Это помогло мне понять, что жизнь ценнее смерти, милорд. И мне хотелось остаться в атом монастыре до конца своих дней.
Но через два года монахи сказали, что я должен исполнить новую задачу. Они послали меня ко двору короля Рорн Тир Коннелла, который правил на северо-западе Ирландии. У короля и его пожилой супруги были взрослые дети: пять сыновей и четыре дочери. Никто не ожидал, что королева родит еще одного ребенка: ей было уже под пятьдесят. Но она снова зачала и умерла при родах, успев произвести на свет Мэйр Тир Коннелл, мать вашей супруги, милорд. Мне поручили заботиться о ней, ибо Рори Тир Коннелл, опечаленный смертью своей жены, отказался даже взглянуть на новорожденную.
Глаза Дагды наполнились слезами от этих воспоминаний, и на мгновение он умолк. Затем, взяв себя в руки, ирландец продолжил рассказ:
— За всю мою жизнь, милорд, никто не любил меня так, как моя принцесса, и никто не доверял мне столь простодушно. Мое сердце истосковалось по теплу и любви, и я с радостью посвятил свою жизнь заботам о малышке. Я сам выбрал для нее кормилицу, проследив, чтобы она была здоровой и крепкой. Я помог моей принцессе сделать первые шаги. Мне она подарила стою первую улыбку. Мое имя было первым словом, которое она произнесла. На моих глазах она выросла и превратилась из ребенка в женщину. Я замечал тоскующие взгляды, которые бросали на нее молодые люди, приезжавшие ко двору и уезжавшие ни с чем. Я догадался раньше принцессы, что она влюблена в Сирена Сен-Ронана, и день их свадьбы стал самым счастливым днем в моей жизни. Разве я мог представить, что их любовь друг к другу оборвется так скоро и так печально?
Моя принцесса умерла, родив миледи Мэйрин. И мне хотелось умереть вместе с нею. Но она прекрасно знала меня, понимала мое сердце. И перед смертью поручила заботиться о новорожденной малютке, точь-в-точь как когда-то монахи поручили мне заботиться о ней самой. Она знала, что я не предам ее!
Когда Сирен Сен-Ронан умер, я спас миледи Мэйрин от этой дрянной женщины, се мачехи. Когда Олдвин Этсльсберн взял миледи к себе и удочерил ее, я принес ему присягу на верность. А теперь я предлагаю такую же присягу вам, милорд. Однако знайте, что, если ваши интересы разойдутся с интересами леди Мэйрин, я встану на ее сторону. Думаю, вы должны это знать.
Жосслена восхитила эта речь. Он уже давно пытался понять, какое место занимает Дагда в жизни Мэйрин. Ирландец нравился ему: Жосслен чувствовал, что тот честен, верен и не способен на предательство.
— Я могу лишь надеяться, Дагда, что мои интересы всегда будут совпадать с желаниями моей жены. Не сомневаюсь, что ты — опасный противник, — с дружеской улыбкой ответил Жосслен.
— Я уже много лет не поднимал меч для убийства, милорд. Я был с Олдвином Этельсберном и его сыном под Йорком, однако тан, понимая мои чувства, оставил меня в тылу заботиться о раненых. Зрелище битвы пробудило во мне много воспоминаний, милорд, но мне не захотелось снова взять в руки меч и убивать. Жажда крови давно покинула мою душу. Теперь я куда больше ценю жизнь.