Колдунья
Шрифт:
— Сделай это, Том. Поторопись. Отыщи для меня пристанище. Найди монастырь и забери меня отсюда. Я не могу здесь оставаться.
Похолодало. В сентябре целую неделю дул ураганный ветер, а когда наконец утих, густой туман надолго окутал пустошь, холмы и даже долину. С каждым днем Мора вставала все позже и позже.
— Поднимусь, когда будет огонь, а на столе горячая каша, — заявляла она, глядя со своей кровати на Элис. — Какой смысл нам обеим умирать от холода?
Девушка помалкивала и старалась на нее не смотреть. Каждое утро она подносила загрубевшие руки к огню и внимательно их изучала. Кожа на ее ладонях сначала покраснела, затем образовались пузыри, потом они лопнули и стали заживать. Пухлые подушечки на больших пальцах загрубели,
— Я еще стану монахиней, — тихо бормотала она.
Перед сном, стараясь угадать время, поскольку поблизости не было церковного колокола, Элис перебирала четки и читала молитвы вечерни. Как-то раз она настолько устала за день, что решила молиться, лежа на соломенном тюфяке. Не успев закончить, она уснула, а утром и вовсе забыла помолиться. Осознав это, она поняла, что монашеская дисциплина утекает из ее жизни, как вода меж пальцев. Без монастырского устава, без отмеренного ударами колокола дневного распорядка девушка не могла поддерживать правильный ход молитв, не могла вести размеренный монашеский образ жизни, ведь нужно было добывать еду, с трудом таскать воду и топливо для очага, бороться за выживание в этом жестоком мире. «Все равно у меня есть шанс стать монахиней, — подумала она перед сном. — Еще можно стать монахиней, только бы поскорее попасть в монастырь».
Она ждала и ждала новостей от Тома, но ничего не было. Из Боуэса долетали лишь темные слухи о каких-то проверках и переменах. Королевские контролеры рыскали везде, в том числе и в мирных монастырях, требовали отвечать на вопросы, проводили инспекции сокровищ орденов, давших обет жить в бедности и нищете. Никто не ведал, как далеко зайдет король. Он казнил епископа, обезглавил Томаса Мора, самого почитаемого в Англии человека, он сжигал на кострах монахов. Он заявил, что ему одному должно подчиняться все духовенство: приходские священники, викарии и епископы. И теперь обратил взор на аббатства, как мужские, так и женские. Ему хотелось отобрать у них власть и земли, он не мог существовать без их богатств. Это было не лучшее время для поступления в монашеский орден под чужим именем и в обгорелой рясе.
— На мне лежит проклятие, проклятие преследует меня, — с обидой говорила Элис, таская для Моры воду и выдергивая из холодной вязкой земли репу.
Особенно тяжело девушка переносила холод. Четыре года она спала за каменными стенами, где в очагах всю ночь жарко пылали толстые поленья дров, поэтому грязный земляной пол в хижине Моры казался ей невыносимо сырым. Она кашляла по ночам, и кашель этот переходил в мучительные рыдания, в которых выплескивалась вся ее тоска по родному монастырю. Мучительнее всего были сны, там она в безопасности в своем аббатстве сидела у ног матушки Хильдебранды и при ясном свете восковых свечей читала ей вслух Святое Писание. Однажды ей приснилось, что аббатиса явилась в хижину и позвала ее; она в это время работала на грязных грядках, стоя на коленях.
— Конечно же, я не погибла! — радостно воскликнула матушка Хильдебранда.
Нежные руки старой женщины обняли Элис и прижали к себе, девушка с упоением вдохнула чистый, благоуханный запах накрахмаленной полотняной рясы.
— Ну конечно же, я не погибла, — повторила матушка. — Пойдем со мной, нас ждут дома.
Прижавшись щекой к грязной тонкой подушке, Элис зажмурилась, не желая просыпаться, чтобы навсегда остаться в этом сне. Но то ли холод, дующий с пола, разбудил ее, то ли раздраженный крик Моры, однако ей пришлось открыть глаза и снова пережить боль потери, снова во всей ужасной глубине осознать, что она далеко от теплого дома, далеко от женщины, которая любила ее, что у нее нет надежды увидеть матушку и дорогих сестриц-монахинь.
Долгие недели без остановки лили тяжелые дожди, словно разверзлись хляби небесные. Каждое утро, просыпаясь, Элис обнаруживала, что соломенный матрас подмокает все больше — земляной пол в лачуге был совсем мокрый, — а платье и плащ пропитаны утренней сыростью. Мора, ворча себе
С холодами появились болезни. В дверь Моры постоянно кто-нибудь стучал и просил ее или Элис дать заговор или микстуру, средство от поноса, простуды или лихорадки. В четырех домах в Боуэсе случились роды, и Элис с Морой довелось принимать окровавленных, крохотных, орущих во всю глотку младенцев.
— У тебя неплохо получается, — заметила Мора, глядя на длинные, тонкие пальцы Элис. — Да и в своем монастыре ты попрактиковалась на полудюжине младенцев бедняков. Ты можешь сама принимать роды, у тебя хватит умения, а я уже стара бегать ночами к черту на кулички.
Элис взглянула на нее с молчаливой яростью. Для знахарки роды — самая трудная работа. То одно может пойти не так, то другое, существует смертельный риск сразу для двух человек — ребенка и роженицы, живыми должны остаться оба, а если кто-то из них заболеет или, не дай бог, помрет, вина ложится на повитуху. Мора боялась неудачи, боялась, что в деревне ее возненавидят. Ей было гораздо спокойней посылать на роды одну Элис.
А деревня была пронизана атмосферой недоверчивости и подозрительности. Одну знахарку схватили, отвезли в Болдрон, расположенный в четырех милях, и обвинили в порче скота. Улики против нее были очевидны. Соседи клялись, что она бежала по реке и ее ноги мелькали над водой, оставаясь совершенно сухими. Кто-то видел, как она прошептала что-то на ухо лошади, а потом лошадь охромела. Одна женщина сообщила, что на Каслтонском рынке поспорила с обвиняемой из-за куска копченой свинины, и с тех пор у нее болит рука, и она боится, что рука загниет и отвалится. Какой-то крестьянин показал под присягой, что в туман вез эту знахарку по Болдрон-лейн, она отругала его, так лошадь испугалась и понесла, и он упал с телеги. Мальчишка из деревни заверял, что знахарка летала по воздуху и беседовала с голубями на господской голубятне. Все окрестные жители свидетельствовали против нее; судебное разбирательство продолжалось много дней.
— Все это вздор и чепуха, — заявила Элис, вернувшись из Боуэса со свежими новостями. — Такое может случиться с каждым, детский лепет какой-то. Все словно с ума посходили. Слушают кого попало, любую глупость. Всякий может оклеветать ее.
Лицо Моры помрачнело.
— Не нравится мне все это, — сердито произнесла она.
Вывалив из мешка покупки прямо на пол возле очага, Элис бросила три жирных кусочка бекона в похлебку, кипящую в трехногом котелке.
— Не нравится мне все это, — повторила Мора. — Я уже сталкивалась с подобным. Иногда в это время года, иногда летом. Всякий раз, когда людей что-то тревожит… или когда им нечего делать, некуда девать злобу.
— Ради чего они это затеяли? — встревоженно спросила Элис.
— Ради забавы, — пояснила Мора. — Время скучное, осень. А этот сентябрь еще и холодный. Вот они сидят у огня и рассказывают друг другу страшные истории. Все болеют, у кого простуда, у кого малярия, лекарства не помогают. Надвигается зима, а с ней голод. Надо найти виновного. Им нравится собираться толпой, кричать и браниться. В такие минуты толпа подобна зверю с сотней глоток и сотней бьющихся сердец, а в головах — ни единой мысли. Только страсти.