Колдунья
Шрифт:
Матушка Хильдебранда отвела Элис в здание аббатства и поручила ее одной из молодых послушниц, которую рассмешил деревенский говор новенькой. Ради девочки Хильдебранда даже немного изменила заведенный порядок, вместе они пошли на ужин и на вечернюю молитву.
Том поджидал подругу до захода солнца, затем на небе показалась луна — вечная спутница влюбленных, скрасившая ему одиночество. Элис тем временем выпила горячее молоко с хлебом, поданным на фарфоровой тарелке, а потом отправилась мирно почивать на своей первой в жизни чистой постели.
Думая о маленькой девочке, аббатиса всю ночь провела в часовне. До утра она стояла на коленях и молилась. Наконец стали появляться сонные монахини, которые молча занимали места на первую из восьми суточных служб.
— Храни ее,
В монастыре девочка работала на грядках с травами и в кладовой и готовилась к пострижению. Учение давалось ей легко, она быстро научилась читать и писать. Не понимая слов, она на слух запомнила торжественные каденции мессы, а потом постепенно стала понимать и даже выучилась читать и писать по-латыни. Она так очаровала матушку Хильдебранду, что скоро та души в ней не чаяла, словно девочка была ее дочерью. Элис стала общей любимицей, все монахини баловали ее, как свою маленькую сестренку, настоящую чудо-девочку, благословение Божье. Женщины, отказавшиеся иметь своих детей, получали особенное удовольствие, обучая Элис или играя с ней, а молодые послушницы, скучавшие по младшим братьям и сестрам, оставшимся дома, были ласковы с Элис, смеялись с ней и с удовольствием наблюдали, как она растет.
Том несколько недель слонялся у ворот аббатства, порой получая колотушки от привратницы, потом вернулся в родительский дом, повесив голову, и мучительно ждал, когда придет Элис, ведь она обещала.
Но она так и не вернулась. После жизни с Морой, которая часто раздражалась и ругалась, строгий и размеренный порядок монастыря умиротворил и успокоил ее душу. Ароматы кладовой и запахи трав впитались в руки и в платье. Она научилась любить прохладную и выглаженную одежду, чистое, ласкающее кожу белье, а увидев свои грязные волосы, полные вшей, она без всякого сожаления согласилась побрить голову и надеть апостольник с его белоснежными хрустящими складками, обрамляющими лицо. Мать Хильдебранда заставляла ее писать письма на латыни и на английском и мечтала о том времени, когда ее воспитанница сможет копировать и украшать миниатюрами Библию, роскошную новую Библию для аббатства. Элис научилась подолгу стоять на коленях во время молитвы, пока боль в них не перестает ощущаться, а полузакрытые глаза не начинают видеть лишь головокружительные витражи аббатства и парящие вверху лики святых. Когда ей исполнилось четырнадцать, она целый день постилась и молилась всю ночь, а под утро статуя Богоматери обернула к ней святой лик и милостиво улыбнулась. И тогда, поняв, что Дева Мария избрала ее для некой важной миссии, Элис окончательно решила посвятить себя святой и благочестивой жизни.
— Я научусь быть такой, как матушка, — шептала она. — Научусь быть такой, как матушка Хильдебранда.
Еще только раз она видела Тома. На следующий день после пострига она разговаривала с ним сквозь маленькое зарешеченное окошко в толстых воротах. Мягким и чистым голосом она сообщила, что стала Христовой невестой и что теперь никогда не познает мужчины. Она попросила его найти себе жену и обрести с ней счастье и пообещала молиться за них. А потом захлопнула окошко прямо перед его удивленным лицом. Он даже не успел проронить ни слова, закричать или заплакать, не успел протянуть ей медное колечко, которое носил для нее в кармане с того самого дня, когда обоим было всего по девять лет и они поклялись друг другу в верности.
Холодным утром своей новой жизни бывшая сестра Анна, дрожа, поплотней запахнулась в плащ, спустилась к реке, зачерпнула в ведерко воды и поднялась по тропке к хижине. Внимательно наблюдая, как девушка стоит на берегу, Мора предавалась воспоминаниям, но когда слезла по стремянке вниз и подошла к огню, то без единого звука, лишь кивком приказала ей наполнить котелок водой и поставить на огонь.
Ничего она не сказала и когда разделила маленький кусочек хлеба и разведенную водой вчерашнюю кашу. Они запивали еду из одной кружки, наполненной кисловатой, пахнущей болотом водой коричневатого цвета. Сестра Анна старалась подносить кружку ко рту
— Ну так что? — наконец произнесла Мора. — Что теперь собираешься делать?
Девушка посмотрела ей в глаза. Мысли о прошлом напомнили ей, кто она такая.
— Я должна найти другое аббатство, — заявила она. — Моя жизнь посвящена Христу и Его святой Матери.
Пряча улыбку, Мора кивнула и ответила:
— Да, сестрица. Но страдания посланы тебе для испытания веры, ведь другие тоже страдают. Ко всем приходит беда, все подвергаются проверке. С вашей стороны глупо было враждовать с лордом Хью и его сыном, но монастырям сейчас везде угрожает опасность. Король не прочь поживиться их богатством, а ваш Бог отвернулся от вас. Я так полагаю, что в пределах пятидесяти миль не найдется монастыря, который осмелится открыть тебе двери.
— Тогда я пойду дальше. Пусть будет больше пятидесяти миль, я отправлюсь на север к Дарему, если понадобится, или на юг к Йорку. Я приняла постриг и не могу жить в миру.
Мора взяла лучину из корзинки с хворостом, поковыряла в зубах и сплюнула в огонь.
— У тебя есть легенда? — с невинным видом поинтересовалась она. — Придумала про себя какую-нибудь байку?
Сестра Анна смутилась. Голова ее уже не так блестела, как прежде, на ней показался легкий пушок светло-каштановых волос. Она потерла затылок грязной рукой, и там осталось черное пятно сажи. От усталости темно-синие глаза на лице провалились. Она казалась совсем старухой, почти как сама Мора.
— Какая легенда? — спросила девушка, но тут же вспомнила, как трусливо бежала из монастыря. — О святая Мария, Матерь Божья…
— Если кто-нибудь видел, как ты удирала, твои дела плохи, — весело сказала Мора. — Вряд ли другая аббатиса встретит тебя с распростертыми объятиями, если узнает, что, почуяв запах жареного, ты дала деру, словно простой грешник.
— Я принесу покаяние и приму епитимью… — начала было Анна.
Мора недоверчиво фыркнула.
— А мне кажется, тебя выбросят за ворота в одной рубашке и тобой будет пользоваться всякий, кто пожелает. Ведь подумают что? Что ты шпионка или еретичка. Что лорд Хьюго тебе заплатил, а ты пообещала подслушивать, подсматривать и все ему докладывать. Они удивятся, как тебе одной удалось выбраться, возможно, обвинят в поджоге, или в колдовстве, или даже и в том и в другом. Ведь все напуганы; в стране нет монастыря, который нельзя обвинить в злоупотреблениях и интригах, и сейчас для них не самое подходящее время принимать новых членов, особенно тех, от кого попахивает пожаром. Ты погибла, сестра Анна! Ты нарушила свои обеты, твой монастырь теперь — тлеющие руины, над твоими сестрами надругались, они погибли или разбежались кто куда. Ну так что ты теперь будешь делать?
Девушка закрыла лицо ладонями. Мора раскурила небольшую закоптелую трубочку и с удовольствием затянулась крепким дымком какой-то травки. Она спокойно сидела и ждала, когда перестанут содрогаться плечи ее воспитанницы и умолкнут молитвы, прерываемые рыданиями.
— Предлагаю тебе остаться здесь, — наконец продолжила Мора. — Лучшего в твоем положении не придумаешь. Здесь мы легко узнаем, что случилось с твоими сестрами, как у них дела. Если аббатиса выжила, она будет искать тебя здесь. Уйдешь — и она не узнает, где ты. Может, все девушки разбрелись, как и ты, по своим домам и вас всех простят.
— Вряд ли они спаслись, — вздохнула Анна, покачав головой.
Уж очень горяч был огонь, пламя совсем близко подобралось к кельям. Большинство монахинь, скорей всего, сгорели в постелях, так и не проснувшись.
Мора, которую забавляло происходящее, подавила усмешку.
— Так ты, значит, первая выскочила? Самая шустрая оказалась? — Она сделала выразительную паузу. — Ну тогда тебе вообще некуда податься. Некуда, ты это понимаешь?
Сестра Анна даже покачнулась — настолько силен был удар. Ее так потрясли слова старухи, что она побледнела, ей сделалось дурно.