Колеса фортуны
Шрифт:
А он и говорит: Костик, ты заходи ко мне в гости как-нибудь. Если хочешь.
И я подумал: вот если прямо сейчас умереть, то попадешь в ад. Но я этого хочу. И больше ничего не боюсь. То есть совсем ничего.
Эпизод50.Я натянул джинсы и выбрался из автобуса в солнечный воскресный день.
Костик и Макс уже были на улице. Раздетые по пояс, они умывались возле колонки. Пару минут я стоял и смотрел на них. Потом глянул в сторону железнодорожного переезда. Вздохнул. Пошел мыться и сам.
Надел свежую футболку. То есть, свежей она была вечером. Сейчас она была вся в котовьей шерсти. Рыжая собака Найда встала лапами мне на грудь, ткнулась носом, принюхалась, сердито засопела.
«Я не хотел, — подумал я. — То есть…»
Сегодня в Хворостове был праздник — День Города. Об этом с раннего утра распевали уличные громкоговорители. Они играли военные марши, хриплым простуженным голосом приглашали всех на главную площадь к двенадцати часам.
«Гвоздем культурной программы, — надрывался репродуктор, — станет первый в истории пивной фестиваль на центральной площади».
Услыхав про это, Макс только усмехнулся.
По радио выступил и мэр Ларионов. Мэр явно читал текст по бумажке. Рассказав о немалых достижениях хворостовского бизнеса за прошедший год, он кратко обрисовал перспективы, невнятно пожелал всем финансового благополучия (тут я призадумался) — и на этом свернул выступление.
Мы договорились встретиться с Кириллом Шалимовым в его офисе, в час дня. «Поедем пораньше, — предложил я. — Заодно на праздник посмотрим».
Ключ от сейфа я засунул в самый глубокий карман.
Оставив автобус в узеньком переулке за РОСТ-банком, мы пошли вслед за народом. К главной площади, стягивались всё новые и новые желающие попраздновать. Пока что они собирались небольшими кучками, приглядываясь к рядам пивных палаток. Торговые ряды охраняли скучающие милиционеры. Они прогуливались вдоль расставленных через каждые полметра железных барьерчиков и откровенно зевали. В центре площади, у пьедестала памятника, была устроена большая трибуна, украшенная воздушными шариками и транспарантами. Там ждали мэра. Обслуга суетилась, технари в потертых жилетках проверяли свои усилители, постукивали по микрофонам, вполголоса переговаривались. На трибуну взобралась какая-то тетка с фигурой старой комсомольской шлюхи, тоже пощелкала длинным ногтем по микрофону, затем принялась шуршать бумажками; уронив сценарий, заставила своих шестерок ловить разлетающиеся листы. Ждали мэра, и не было мэра.
Мы с Максом и Костиком прогуливались в сторонке, зорко наблюдая за публикой. Мы были чужими в этом городе, не слишком-то избалованном туристами. Хотя, возможно, кое-какие туристы и здесь встречались: я заметил несколько парочек, одетых по-столичному. Они боязливо оглядывались по сторонам. Кстати, четыре туристских «икаруса» с занавесочками на окнах стояли в переулке за фонтаном. Но в них, скорее всего, привезли артистов. Ансамбль народной песни и пляски, как сообщил нам громкоговоритель.
Ни один праздник, как вы понимаете, не обходится без этих плясунов-затейников с их незатейливым репертуаром. Казалось бы, нет ничего дебильнее этих песен, сочиненных плешивыми советскими композиторами специально для народного гулянья. Они никому на хрен не нужны. Они просто ужасны. Но и без них нельзя, иначе народное самосознание пойдет вразнос (когда мой отец философствовал подобным образом, я живо представлял, как самосознание идет вразнос: примерно так торговцы-разносчики втюхивают залежалый товар по электричкам).
Когда я вырос (а я уже вырос), я стал рассуждать иначе. Композиторы тоже торгуют вразнос по электричкам, пусть и по-своему. Четверо парней решили сойти с поезда и поехать своей дорогой? Ничего. Это ненадолго. Перебесятся и вернутся. Ну, для начала придется им потолкаться в тамбуре, а там, глядишь, и в вагон пустят.
Загвоздка была в том, что я по-прежнему не хотел влезать в этот вагон. А Макс, если вы помните, вообще с детства ненавидел электрички.
Вот о чем я думал, зорко глядя по сторонам. Подготовка к празднествам шла своим чередом. Откуда-то и вправду появились музыканты и размалеванные хористки в сарафанах. Они толклись за трибуной, курили и потели. Полуденное солнце уже припекало в полную силу, а народ все прибывал да прибывал.
Возле «икарусов» осталось несколько мужиков в мешковатой одежде. Они стояли молча и наблюдали за происходящим. «Шоферюги, — решил я. — Вот кому пива-то не положено».
Наконец по толпе прошло шевеление: стали запускать на площадь. Те, кто стоял впереди, возле самой ограды, увидели, как из здания администрации выбрался мэр с эскортом и заторопился к трибуне.
Ларионов оказался невысоким крепышом с незапоминающейся внешностью. Он не спешил выступать. Он поглядывал на часы и переговаривался с несколькими приближенными откровенно бандитского вида, стоявшими подле трибуны. На возвышение между тем забралась комсомольская шлюха и, придав себе торжественный вид, завела вступительную речь.
— Блин, вот это задница, — внятно произнес рядом Макс. — Ты бы смог с такой?
— Я столько не выпью, — отозвался я. «Хотя… теперь даже и не знаю», — подумал я одновременно с этим.
На трибуну взошел сам Ларионов. Часть публики зашумела одобрительно. О чем говорил мэр, я не запомнил. Кажется, хвалил широту русской души. Пару минут спустя праздник было объявлен открытым. Последние заграждения были сняты, и народ устремился к пивным палаткам. Мэр уступил место затейникам. Зажужжал аккордеон, забренчали балалайки, но я уже не слушал, потому что увидел Маринку.
Они стояли вдвоем с Ларисой Васильевной шагах в тридцати от нас. Маринка оглядывалась по сторонам, время от времени мать что-то ей говорила, та отвечала рассеянно. Мать была недовольна. Вот она, похоже, взяла Маринку за руку и повела прочь, в сторону торговых рядов. Еще минута, и я потерял их из виду.
Не оглядываясь, я бросился в толпу. Тупые, раскрасневшиеся хари окружили меня со всех сторон. Я расталкивал бездельников локтями, на меня плеснули пивом, пихнули в отместку в спину. Я чуть не упал, потом меня прижали к какой-то палатке, оттолкнули в сторону. Кто-то схватил меня за плечо и развернул.