Колесница Гелиоса
Шрифт:
Незнакомец, не торопясь, выпил кубок вина, взял рукой кусок мяса и усмехнулся, не сводя глаз с хозяина:
— Не признаешь, Луций?
Пропорций вздрогнул — таким знакомым показался ему этот голос. Безусловно, он видел раньше этого человека, и видел часто, совсем не в этой одежде…
Сузившимися глазами он впился в его лицо, думая про себя: нет, это не из старых клиентов, не покупатель, не ответчик в суде…
Инвалид же, насладившись растерянностью на лице хозяина, с усмешкой продолжал:
— А ведь было
Незнакомец кивнул головой на вскочивших со своих мест клиентов. Все они бросились к Луцию, требуя наказать бродягу за неслыханную наглость, но, увидев, как меняется лицо патрона, в испуге остановились. Действительно, Пропорция трудно было узнать. Подбородок его отвис, глаза расширились и были готовы вылезти из орбит.
— Ти-и-ит?! — не веря прошептал он.
— Ну наконец-то! — усмехнулся инвалид, вальяжно откидываясь в своей грязной тоге на персидские подушки.
Это было невероятно. Появись сейчас в доме Пропорция сам царь Аттал с уже написанным завещанием — и то он не был бы так изумлен, раздавлен, уничтожен.
Живой Тит Максим, его самый крупный и безжалостный кредитор возлежал в его комнате, на его ложе! Но где же тугие щеки, налитые плечи, грузная фигура этого некогда богатейшего человека Сицилии? Искалеченный, высохший старик с голосом Тита Максима смотрел на него цепким, насмешливым взглядом.
Луция бросило в пот от мысли, что теперь ему придется расставаться с миллионом сестерциев, который он привык считать своим, получив известие о смерти Тита. После недавнего ограбления пиратами двух триер, которые они с Квинтом как нарочно загрузили самыми дорогими товарами, у него кроме дома и рабов остался лишь этот миллион…
— Тит! Ты… — через силу улыбнулся Пропорций, думая о том, что он теперь нищий, и все его мечты о сенаторской тунике останутся пустыми мечтами, потому что ему теперь никогда не дотянуть до сенатского ценза. — Но ведь ты… тебя же…
— Как видишь, жив! — оборвал его кредитор, берясь за новый кусок говядины.
— Да-да, — пробормотал Пропорций. — Просто прошло целых два года, и я…
Он не договорил. Дверь в комнату открылась, и вошел прокуратор, огромный, заросший до бровей черной бородой испанец. В руках у него был пучок розг, из-под мышки торчала предусмотрительно захваченная плеть. Весь его свирепый вид говорил о решимости угодить хозяину.
— Этот? — показывая на Тита, обратился к Проту испанец. Раб торопливо кивнул, и прокуратор тяжело шагнул к ложу: — Сейчас я покажу тебе, бродяга, как врываться в дом к благородному господину!
— Вон! — очнувшись, замахал на него Пропорций и, оборачиваясь к гостям, закричал: — Вон! Все вон!!
Оставшись наедине с Титом, Луций осушил большой кубок вина и лишь после этого немного пришел в себя.
— Тит, как я рад видеть тебя! — изобразил он на лице подобие улыбки. — Давно из Сицилии?
— Ты говоришь так, словно я вернулся из увлекательного путешествия!
— Прости, Тит… — спохватился Луций, и, слабо надеясь на то, что кредитор даст ему хоть небольшую отсрочку, поднял новый кубок: — За твое спасение! Клянусь богами, я счастлив, что ты возвратился живым из этого сицилийского кошмара!
— Так я тебе и поверил! — мрачно усмехнулся Тит. — Ведь вместе со мной ты похоронил и миллион моих сестерциев!
— Тит, как ты можешь…
— Могу. Похоронил, по глазам вижу! Но, Луций, я все равно не оставил бы тебя в покое. Я пришел бы к тебе за своими деньгами даже из подземного царства! Я подкупал бы Цербера и каждую ночь приходил сюда и мучал тебя… Кошмары, бессонница, наконец, — сумасшествие, вот, на что ты мог рассчитывать, а не на мой миллион! Так что тебе еще повезло, что я лично явился за своими сестерциями!
— Конечно, Тит, ты получишь их…
— Весь миллион?!
— Да…
— Сегодня же!
— Д-да…
— С процентами!
— Да, но…
— Никаких но! — отрезал Тит, показывая на свою грязную одежду. — Это будет для меня очень кстати, ведь я вернулся в Рим без единого асса!
— Зато сегодня опять станешь богачом, — упавшим голосом заметил Луций. — А я…
Он потерянно махнул рукой и, отбрасывая в сторону пустые кувшины, закричал:
— Прот, вина! Да побольше!
Раб принес целую амфору кампанского вина, самого старого, которое только сыскалось в подвалах.
Луций и Тит жадно припали к кубкам, и вскоре обоих трудно было узнать. Тит сделался безвольным и плаксивым, Луций — злым и подозрительным.
— Ты почему это не пьян? — накинулся он вдруг на гостя. — Или пей, или уходи!
— Я пью, Луций! — всхлипнул Тит, неумело поднимая левой рукой кубок. — Но, видно, мое горе сильнее вина… Была у меня семья — и нет больше семьи! Был дом — самый большой и красивый дом в центре Тавромения, и нет дома! Была вилла — где теперь она? Даже правой руки, которой я считал свои деньги и обнимал самых красивых рабынь Сицилии — и той больше нет! Взбесившиеся рабы захватили дом, перерезали семью, сожгли виллу, отрубили руку…
— Как тебе самому-то еще удалось выбраться? — неприязненно поглядывая на Тита, удивился Луций.
— О, это тяжелая и долгая история! Два года эти рабы держали меня в тюрьме и пытали, допытываясь, куда я спрятал свои сокровища… Они издевались надо мной, пинали ногами, жгли огнем. Но я молчал… Я боялся, что, выведав от меня все, они убьют меня, как убили моих лучших друзей: Дамофила, Фибия, Пансу… Когда же одна из пыток была особенно изощренной, я не выдержал. И показал им пещеру, где спрятал… свои деньги.