Колесница Гелиоса
Шрифт:
— И все равно первым падет Пергам!
— Нет, Понт!
— Аттал!
— Митридат!
— Ты лжец!
— Я лжец?!
В руках цирюльников появились склянки с маслом и благовониями.
— Э-э, да так наши волосы чего доброго останутся без масла! — не без тревоги заметил триерарх и громовым голосом проревел: — А ну, кончай даром сотрясать воздух, трезубец Посейдона вам в глотки! Оба вы лжете!
— Как это оба? — опешил финикиянин, невольно опуская пузырек. — Если лжет он, то значит, прав я!
— Да! — подтвердил
— Кто-то же из нас двоих должен быть прав?
— Никто! — отрубил триерарх. — Ты, хитрец из Финикии, лжешь потому, что Рим плевать хотел на всех своих друзей! Македония и Каппадокия тоже были его союзниками, а что с ними теперь? А твои слова, блудный сын Элиды, лживы хотя бы уже потому, что у Митридата с Лаодикой нет наследника! Царю все время некогда, он почти не бывает в Синопе, проводя дни и ночи в учениях своих войск!
— Ага! — обрадовался финикиянин. — Значит прав все-таки я: Митридат готовится к войне с Римом!
Триерарх обвел глазами примолкших посетителей и отрезал:
— Войско царю Понта нужно для того, чтобы захватить Вифинию и Армению! А Рим больше не опасен ни Митридату, ни Атталу. Недавно я был в Сицилии и Испании и могу сказать, что у Рима руки теперь коротки!
— Я слышал, Евн уже взял город Катану и осадил Мессану! — сообщил нарядный щеголь, поправляя на плече дорогую фибулу.
— Но ведь это же на самой границе с Италией! — обрадованно воскликнул элидец.
— А я что говорил! — улыбнулся триерарх.
— Вот было бы славно, если б рабы вошли в Италию и захватили Рим! — причмокнул языком финикиянин.
— Этого не будет, — раздался уверенный голос с порога. — Никогда.
Посетители цирюльни с изумлением взглянули на вошедшего. Это был высокий стройный грек лет семидесяти, с аккуратно завитыми седыми волосами.
— Полибий… Полибий… — послышался восторженный шепот.
Изумление на лицах сменилось почтением. Греки задвигались, стараясь высвободить рядом с собой место для редкого гостя.
Эвбулид тоже отодвинулся от триерарха. Он сразу узнал Полибия, которого видел еще под Карфагеном в свите главнокомандующего римской армии Сципиона Эмилиана. Когда консул благодарил Эвбулида за спасение своего центуриона, Полибий тоже сказал несколько добрых слов соотечественнику и с тех пор всегда узнавал Эвбулида. Вот и сейчас он приветливо улыбнулся ему, как старому знакомому.
Ловя на себе завистливые взгляды, Эвбулиад вежливо спросил у Полибия:
— Скоро ли ты порадуешь нас окончанием своей «Всеобщей истории»?
— Надеюсь, что скоро, — дрожащим голосом, выдававшим его возраст, охотно ответил Полибий. — Работается мне, правда, увы, не так легко, как прежде. Быстро устаю. Вот и сейчас даже не смог дойти до дома, — пожаловался он, — решил зайти сюда, отдохнуть… Да и годы, кажется, сделали меня сентиментальным. Приходится затрачивать немало усилий, чтобы продолжать свою «Историю» без прикрас и слезливости.
— Я читал твою последнюю книгу, в ней ты полностью верен себе! — уважительно заметил Эвбулид и добавил то, что слышал от философа у Пестрой стои: — Это прекрасное знание материала, глубокая философская оценка каждого приводимого тобою факта!
— Правда? — по-детски обрадовался похвале Полибий и вздохнул: — Это умение быть точным во всем с каждым днем дается мне все труднее…
— И тем не менее ты написал тридцать два великолепных тома!
— Уже тридцать пять! — поправил Эвбулида Полибий и пояснил: — За два с половиной года, что я снова провел в Риме, я закончил еще три тома. Еще пять — и я расскажу потомкам, как Рим в течение каких-то пятидесяти лет стал властелином всего мира!
— Как жаль, что я смогу узнать об этом лишь через несколько лет, когда ты закончишь весь свой труд! — вздохнул Эвбулид.
— Ну отчего же? — улыбнулся Полибий, и в его голосе появились молодые нотки. Эвбулиду даже поверилось в слухи, что историк до сих пор катается на лошади! — Я этого не скрываю и сейчас!
Ножницы и расчески замерли в руках метеков. Посетители в дальних углах даже привстали со своих мест, чтобы услышать каждое слово знаменитого историка.
— Если ты читал мои прежние тома, — продолжал Полибий, — то знаешь, что я отношусь ко всем государствам, как к живым организмам. Каждое государство рождается, мужает и… умирает. Так было с Персией, с Македонией… Так, увы, происходит сейчас и с нашей Грецией. С Римской республикой же дело обстоит иначе. Преимущества ее государственного строя так велики, он столь совершенен, что я сулю Риму расцвет и незыблемость на все времена!
— Как? — воскликнул пораженный триерарх. — Бесчинства римских легионов в чужих землях будет продолжаться вечно?!
— Я всегда был противником излишней жестокости римлян, и не скрывал этого ни здесь, ни в Риме! — возразил Полибий. — Но тысячу раз я согласен с выводом Панеция, который оправдывает политику Рима тем, что только единое мировое государство может осуществить божественное единство разума на земле!
— Кажется старик выжил из ума! — прошептал на ухо соседу триерарх и громко, чтобы все слышали, спросил у Полибия:
— Так, значит, каждое государство, совсем, как человек рождается?
— Да, — кивнул Полибий.
— Мужает и гибнет?
— Конечно!
— Но тогда, по твоим же словам, если Рим родился и сейчас возмужал, то он должен и погибнуть! — торжествующе воскликнул триерарх. — И чем раньше, тем лучше для всех нас! — ударил он кулаком по лавке.
— Рим? — вскричал Полибий. — Никогда! Рим — это счастливое исключение! Это — верх справедливости…
— То-то этот Рим забрал тебя с тысячью заложников себе, а вернул живыми лишь триста! — усмехнулся в дальнем углу пожилой афинянин.