Колесо Фортуны
Шрифт:
Судили-рядили, так никого и не нашли, пока, наконец, не отозвался Бабиченко. По своей должности сторожа, а сейчас единственного хозяина, он присутствовал при всех приготовлениях и следил, чтобы не было никакого ущерба имуществу, за которое отвечал он.
– Если по-простому, - сказал Бабиченко, - так и моя Власовна сможет. Только чтобы без фокусов!
– Да какие фокусы!
– закричал обрадованный Иван Опанасович.
– Что он тут, свои законы будет уставлять?.
Ну, Свирид, выручил прямо не знаю как!
– Это нам не требуется!
– жестко отрубил Бабиченко.
– Не нуждаемся.
Бабиченко действительно не собирался живиться на дармовщину, расчет у него был совсем другой. Добра всякого в доме было немало, отвечать за него не шутка, особенно теперь, когда будут чужие люди, но и круглые сутки торчать здесь - тоже мало радости. А так - днем жинка за всем приглядит между делом, сам он придет сторожить только на ночь, а днем может заняться дома по хозяйству.
– Ну нет так и нет, - примирительно сказал Иван Опанасович.
– Чего тут обижаться? Давай присылай свою жинку.
Вскоре в кухонной плите Дома туристов загудел жаркий огонь, Власовна захлопотала над столом. И вовремя, так как гости были уже близко.
Всю дорогу американец болтал как заведенный, задавал бесконечные вопросы, но переводчик еле отвечал.
Его растрясло на булыжной дороге, он побледнел, закрыл глаза и полусидел-полулежал, откинувшись на спинку сиденья. Мистер наконец отстал от него, ненадолго притих, но когда машина въехала в лес и по обе стороны шоссе поднялись могучие стволы строевых сосен, начал восторженно цокать языком, вертеться на сиденье и восклицать:
– It's beautiful! It's just amazing![Прекрасно! Изумительно! (англ.)] За поворотом открылась узкая пойма Сокола, мостик через него, а на пригорке справа бело-красные руины.
– What is it? [Что это? (англ.)] - показал на них мистер Ган.
Секретарь исполкома понял без переводчика.
– Бывший дом помещичий... Помещик здесь жил. До революции.
– Помеш-чик...
– повторил мистер Ган.
– And where is [А где? (англ.)] помешчик? Пу? Пу?
– И он потыкал перед собой вытянутым указательным пальцем, будто стрелял.
– Да кому он нужен, стрелять его?
– сказал секретарь.
– Сам куда-то смылся во время революции...
– Смы-лся?
– Ну, драпанул... Убежал, значит.
Мистер Ган понимающе кивнул, оглянулся на оставшиеся позади руины и поцокал языком. Сверх всяких ожиданий обед прошел прекрасно, или "бьютыфул", как без конца повторял мистер Ган. Знакомясь, он и оба председателя долго трясли друг другу руки, хлопали по плечам и, не щадя скул, улыбались. Стол, заставленный пирамидами огромных алых помидоров и тугих, хрустящих огурцов, привел американца в восторг, он начал тыкать в них пальцем и кричать свое "бьютыфул".
– Да уж, качество будь здоров!
– без ложной скромности сказал председатель колхоза.
– Свои, не магазинные!
А когда Власовна принесла пылающий жирный борщ, в котором ложка стояла торчком, восторги мистера Гана перешли все пределы.
– Притворяется небось?
– потихоньку спросил переводчика Иван Опанасович.
– Да нет, - вяло ответил тот.
– В Америке еда у них красивая, а не вкусная. Как вата.
– Ты что квелый? И не ешь ничего?
– Заболел.
– Так иди, отлежись.
– А как вы без меня разговаривать будете?
– Нам с ним международную политику не решать.
А это дело, - кивнул Иван Опанасович на бутылку "Столичной", - пойдет без всякого разговору. В крайности на мигах договоримся. В войну еще как договаривались...
Без переводчика действительно обошлись свободно.
Они усердно потчевали друг друга и, хотя каждый говорил по-своему, прекрасно друг друга понимали. Иван Опанасович заметил про себя, что заокеанский гость пьет не так уж много, он больше колготился, галдел вокруг каждой стопки, но отпивал глоток и ставил ее обратно.
Это было к лучшему - значит, человек знал свою меру.
Рабочий день пропал. Поначалу Иван Опанасович и Головань огорчались, но после трех стопок махнули рукой - враз на два стула не сядешь, на двух свадьбах не погуляешь, - а тут бросить нельзя: можно сказать, государственное дело, международные контакты. Секретарю Чугуновского райисполкома и вовсе нечего было огорчаться: он выполнял данное ему поручение, а главное - избавлялся наконец от надоевшего иностранца и рассчитывал, как только жара спадет, отправиться домой.
Уехать ему удалось лишь поздно ночью. После обеда Иван Опанасович и Головань посидели немного для приличия и поднялись уходить - день угасал.
– No! No!
– закричал мистер Ган.
– Тепер... да?
Тепер нада... река, ривер... Как это? Campfire... Костьер, да?.. Самовар and song... Песня. Yes?
– и вдруг запел: - "У самовара йя и мойя Маш-ша..."
"Ишь ты, - удивился про себя Иван Опанасович, - и это знает..."
Сам Иван Опанасович слышал песню о Маше и самоваре еще до войны, когда был пацаном.
– Само-вар it's very good![Это очень хорошо! (англ.)] - долдонил свое мистер Ган.
– Да поздно уже, - сказал Головань.
– И где его взять, тот самовар?
Иван Опанасович и он, если уж пили, так не чай, в крайности - молоко, и самоваров в домах у них не было.
Призвали на совет Власовну. Став у притолоки, она пригорюнилась, подумала и сказала:
– Сроду они у нас были, самовары? Мы воду в кастрюлях, макитрах кипятим. Нету в Ганышах самовара.
Вот разве у Харлампия. У того был - он любит вареную воду хлебать.