Колхида
Шрифт:
Сема хлопнул ладонью по столу. Чоп вытаращил глаза и захохотал. Габуния впервые за время болезни рассмеялся.
Чоп долго объяснял Семе разницу между страховкой в Англии и в Советском Союзе. Сема, наконец, понял, но сразу не захотел сдаваться. Он проворчал, что нельзя называть разные вещи одними и теми же словами, обязательно случится путаница.
Сема был сконфужен случаем со страхкассой и ушел очень скоро. Чоп остался.
В связи с болезнью Габунии Чоп вел бесконечные разговоры о малярии:
– В царское время гарнизон в Поти начисто вымирал от лихорадки каждые три года. Недурно? Отсюда и пошла солдатская
– А вы там были?
– Случалось,- ответил капитан.- Негры, между прочим, никогда не болеют малярией. Малайцы болеют, все остальные тропические народы болеют, одних негров она не берет. Удивительно! Я спросил у рыжего, в чем дело. Оказывается, этот самый малярийный плазмодий развивается в нашем теле под влиянием ультрафиолетовых лучей. А у негра кожа черная, через нее эти самые лучи не проходят.
– Вы опять выдумываете, Чоп,- сказал Габуния.- Люблю я ваши разговоры!
Чоп хитро посмотрел на Габунию:
– Выдумываю? Спросите рыжего. Снисходя к вашему болезненному состоянию, я не обижаюсь.
– Что же дальше?
– Оказывается, хинин оседает на стенках сосудов тоненькой пленкой и долго не рассасывает-ся. Хинин не пропускает ультрафиолетовых лучей. Он их отрезает наглухо. Лучи не могут попасть в человеческий организм, и малярийный плазмодий погибает. В этом сила хинина. Я ведь тоже болел желтой лихорадкой.
– Где?
– На островах в Тихом океане. И, представьте себе, впечатление у меня от этих островов осталось какое-то хинное. Я ел хинин чайными ложками. Одурел, оглох и шатался, как алкоголик. Ем бананы - горькие, пью воду горькая. Руки синие. Встать со стула и пройти по каюте до койки - целое событие. И тамошняя жара казалась мне форменным обманом. Умом знаешь, что воздух горячий, а кажется, будто это не воздух, а лед. Миазмы, запахи, пышность... Страшноватые в общем места. Вырождение. Люди тычутся со стеклянными глазами, трясутся, мычат. Чепуха! Очень здорово, что вы начисто уничтожаете этот проклятый малярийный край и создаете на его месте новый. Раньше здесь пустяками занимались. На малярийной станции расставят вокруг дома стекла, смазанные клеем, и смотрят, на какое стекло больше налипает комаров. Раз на северное,- значит, комар летит с севера; раз на восточное,значит, с востока. Потом брали бидоны, шли в те места, откуда прилетал комар, и прыскали болота керосином. Вот и все. Детское занятие... Ну, мне пора,- спохватился капитан.
– Разболтался, дурак. Вам нужен покой.
Габуния неохотно отпустил капитана. Во время болезни он мог часами слушать его болтовню и расспрашивать о том, что делается "на воле", за стенами больницы.
БОЛОТНЫЙ ХОЗЯИН
Гулия отпросился у Абашидзе на охоту. Абашидзе подозрительно взглянул на него и побарабанил пальцами по чертежной доске.
– Чикалку [2] все в болота тянет?
– спросил он насмешливо.
Гулия смущенно мял в руках войлочную шляпу.
2
Чикалка - искаженное от "шакал". (Прим. автора.)
– Последний раз, кацо. Говорю тебе как перед смертью. Последний раз. Есть дело. Очень важное дело, кацо.
– Какое?
– Скоро узнаешь.
– Ступай!
– сказал Абашидзе.- Но через два дня возвращайся. Пойдем мерить болота на Хопи.
Гулия зашел в походную мастерскую. Он отдал слесарю починить курок от ружья. Он присел около слесаря на корточки и долго смотрел, как ходит напильник по серебристой стали.
Блестящая металлическая пыль роилась в солнечном луче. Он падал через щель в стене, и сквозь эту щель Гулия видел свежую насыпь канала и леса, усталые от жары. Они склоняли до земли увядшие тонкие ветки.
– Ва, друг!
– сказал слесарь.- Что тут было, когда вода пошла с гор! Инженер Габуния принес медный бюст и бросил его в горн и сказал сделать из этой меди втулку.
– Бюст?
– спросил с недоумением Гулия.
– Ленина,- сказал таинственным голосом слесарь.- Говорят, он возил его с собой из Ленинграда в Тбилиси, а оттуда сюда, и ему его очень жалко.
– Что такое бюст?
– снова спросил Гулия.
– Такой маленький памятник, это называется бюст.
Гулия покачал головой: ну да, он знает. Он видел бюсты. Гулия вспомнил статую женщины. Он помолчал и спросил:
– Ему было очень жалко?
– Очень, кацо.
Гулия взял ружье, дал слесарю в счет платы пачку сухих табачных листьев и ушел.
Два дня бродил он в болотах. На третий день он пришел в Поти, в духан "Найдешь чем закусить", и долго шептался с хозяином. Он притащил мешок с чем-то тяжелым.
Было солнечное утро, и духан приобрел праздничный вид. Картина Бечо лоснилась свежими красками. Их синие и желтые отсветы блестели в глазах у Гулии и хозяина. От этого их разговор казался очень веселым и хитрым.
Хозяин сопел и волновался. Он долго щупал мешок и качал головой. Потом вместе с Гулией он оттащил мешок в чулан.
К вечеру Гулия пришел в больницу навестить Габунию. Инженер уже ходил по палате, держась за стулья и стены.
Гулия вошел мягко, как кошка. Он остановился в дверях и низко поклонился Габунии. Стриженая его голова серебрилась сухой сединой.
– Гамарджоба, товарищ, - сказал он Габунии и вынул из-за пазухи большой сверток.
– Прими от простого человека подарок. Кушай и будь здоров.
Габуния развернул тяжелый сверток. В нем был кабаний окорок, покрытый золотым жиром. Мясо чуть попахивало смолой.
– Спасибо, приятель!
– Габуния протянул руку Гулии.- Ты еще не бросил охоту?
Гулия выпрямился:
– Нет, бросил. Это последний кабан. Когда ты спас меня от суда, я сказал себе: "Последнего кабана, какого ты убьешь в болоте, ты подаришь инженеру Габунии, сыну старого машиниста из Самтреди. Он сделал тебя человеком". Это - последний кабан. Смерть пришла болотам, и жизнь пришла людям. И еще я хотел тебе сказать: ты бросил фигурку, что была у тебя в комнате, в огонь. Тебе ее очень жалко?