Коллекционер дождя
Шрифт:
– Ты будешь звонить? – спросил я.
Она не ответила, рассеянно поглаживаю кошечку. Та мурчала, поворачиваясь то одним боком, то другим на её коленях. Наконец, нахмурившись, Олеся сняла трубку и быстро набрала номер.
– Я могу прийти домой? – спросила она.
Они с мамой долго ещё говорили, упрекая и прощая друг друга, два самых близких человека, два смертельных врага. Понятно было, что прийти ей можно. Но всё-таки ей было страшно, и я согласился проводить её домой.
***
Нет более беззащитного существа на этом свете, чем человек. Твоя любовь, твои привязанности, твои симпатии – всё может обратиться против тебя, и не дано предугадать, когда
Всегда, сколько я себя помнил, я был молодым, и мало кто воспринимал меня всерьез. Я стал стариком только в этом году, из которого я не запомнил почти ни одного дня, ни одного вечера. Они все провалились в памяти, как будто их и не было. Были какие-то события, которые я помнил, потому что события происходили днем – встречи, да какие-то пустые разговоры. Еще были ночи, когда я просыпался, едва заснув, и эти ночи я тоже помнил. Иногда я снова засыпал, но чаще нет, и, зная, что заснуть уже не получится, просто читал до утра, что-нибудь, что первым попадалось под руку. Так мне попалась Лионская лекция А.Д.Сахарова, одно из самых последних его выступлений. Ему было отпущено судьбой ещё три месяца, на всё про все.
«Мое глубокое ощущение.... существование в природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо».
И в другом месте, совсем необычная мысль:
«…к счастью, будущее непредсказуемо, (а также – в силу квантовых эффектов) – и не определено».
***
Этой зимой мне минуло шестьдесят девять, дата не круглая, меня поздравили мимоходом, вручили денежную премию в конверте, потом выпили все понемногу – коньяку, ещё чего-то, а вечером позвонила сестра, и мы долго разговаривали. Я пытался вспомнить, как называлось то место, куда мы ходили кататься зимой на лыжах, когда были малышней. Это был овраг, зимой его заметало снегом, но в начале спуска было круто, и очень трудно удержаться от падения, катаясь на коротких лыжах с мягкими верёвочными креплениями. Но потом, после крутого обрывистого спуска был длинный пологий склон, по которому можно было катиться долго-долго, вздымая вокруг себя настоящие облака снежинок, которые сверкали и переливались на солнце всеми цветами радуги.
В тот зимний вечер я снова вернулся к Лионской лекции:
«Для меня Бог – не управляющий миром, не творец мира или его законов, а гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию».
***
– Тебе придётся самой выбирать свое будущее, – сказал я девушке.
– То есть? – удивилась она.
Мы шли по улице, и я досадовал, что забыл зонтик, досадовал, потому что ощущение надвигавшегося дождя становилось всё отчетливее. Но Олеся хотела гулять, она взяла меня под руку, и так мы шли – она была чуть не на голову выше меня, стройная, с вьющимися каштановыми волосами, свободно падавшими на плечи.
– У тебя от природы есть всё для счастья, – сказал я. – Красота, физическое здоровье, ум, образование…
– Мне врач недавно удвоил дозу антидепрессантов, – перебила она мои комплименты.
– Разумеется. И ты начала бояться всего на свете в два раза больше, – сказал я.
– Да, – сказала она. – Лучше мне не стало.
– Тебе придется самой решить, нормальна ты или нет, – сказал я. – Понимаешь, не врач должен это решить, а только ты сама. Врач может тебе помочь, на время, в самом лучшем случае. Всё решит твоя готовность отвечать за свои поступки. Если ты не будешь считать себя больной, не будешь прятаться за болезнь – всё сложится в жизни. Во всяком случае, получится многое из того, о чем ты сейчас только мечтаешь.
– И я смогу выйти замуж?
– Конечно, моя хорошая, – сказал. – Что тут сложного. Замуж может выйти кто угодно.
– Я недавно выбросила телевизор в окно, – сказала она, словно не слыша меня.
«Все бы были такими ненормальными», – подумал я. Но вслух сказал совсем другое.
– Когда ты будешь сама зарабатывать деньги, работая дизайнером или ещё как-то, то десять раз подумаешь, прежде чем выбросишь телевизор.
Порывы ветра принесли, наконец, дождь, но совсем не такой сильный, как я ожидал. Вполне можно было ходить без зонтика и разговаривать. Достаточно было не выходить из аллей, где росли большие раскидистые деревья. У меня было ощущение, что в разговоре мы совсем близко подошли к тому, о чем никто ничего не знает. Что-то знал Скотт Фитцжеральд, быть может. И как сумел, рассказал об этом в романе «Ночь нежна». Всё остальное, написанное на эту тему просто несерьезно. В лучшем случае это пустые декларации о недопустимости применения больших доз нейролептиков. Или о том, в каких чудовищных условиях содержат психически больных. Или о недопустимости шоковой терапии. И никто не хочет думать о том, почему человек, которого намерены забрать в стационар, готов ни секунды не задумываясь выброситься в окно. Совсем как эта девушка, которая почти успокоилась, но всё-таки не торопилась домой.
***
В сентябре 1989 года, выступая в Лионе перед своими коллегами-физиками, Андрей Дмитриевич Сахаров сказал о XX веке: «Это был век двух мировых войн и множества так называемых «малых войн», унесших множество жизней. Это был век многих вспышек невиданного в истории геноцида… И все-таки, когда мы думаем о двадцатом веке, есть одна характеристика, которая для меня кажется невероятно, необычайно важной: ХХ век – это век науки, ее величайшего рывка вперед. Развитие науки в ХХ веке проявило с огромной силой ее три основные цели, три основные особенности. Это наука ради науки, ради познания. Наука как самоцель, отражение великого стремления человеческого разума к познанию. Это одна из тех областей человеческой деятельности, которая оправдывает само существование человека на земле».
Лавируя между луж по дороге домой, я вспомнил давний и случайный разговор с новоявленным мессией, одним из тех, которых я без счёта насмотрелся на своем веку. «Я говорю свое решительное НЕТ современной науке», – заявил он мне. Я не знаю, на какой эффект от своих слов он рассчитывал, потому что я задал ему совсем простой вопрос: «А сотовому телефону говорите своё решительное ДА?». Он растерялся немного, совсем ненадолго. «Сотовый телефон у меня совсем простенький, без наворотов. Не как у всяких разных».
Сложно было о чём-то разговаривать дальше с этим христосиком, он был столь же трогателен в своей простоте, как та женщина, чей ребенок так мало плакал, что его и за ребёнка то считать было нельзя.
Было около двух ночи, когда я пришел домой. Запах дождя, травы, листьев вместе со звуками и шорохами ночи вливался в открытое окно. Завтра, которое почти превратилось в сегодня, мне предстояло ещё многое сделать. Не бог весть что, но лучше бы поспать немного, если получится. Если получится…