Коллекционер сердец
Шрифт:
Потом он рассмеялся и даже цокнул языком – хотел мне показать, что у него, доброго старого папусика-дедусика, тоже есть свой смешной пунктик вроде моих пузырей.
Судья молча наблюдал, как я ахала, умилялась, хлопала в изумлении глазами и разводила руками, разглядывая его коллекцию. Было чему изумляться – ничего похожего на это мне, насколько я помню, видеть не приходилось. Я сказала:
– Ну, ваша честь, это нечто. Фан-тас-ти-ка. Все равно как в музее побывать.
К концу осмотра я, правда, стала чувствовать себя несколько неуютно – судья так сверлил меня взглядом, что мои голые руки и шею стало как будто маленькими иголочками покалывать. Но я была уверена (уж и не знаю, почему!), что старикан один здесь жить не может – в таком-то огромном
– Теперь у тебя на языке все вкусовые сосочки временно атрофируются, а я, между прочим, приготовил для тебя маленький сюрприз.
На это я уж точно не знала что ответить, поэтому, как обычно, хихикнула, нервно дернув плечом – есть у меня такая дурацкая привычка, – и как могла изящно выпустила из ноздрей дым.
К тому времени я уже осмотрела все экспонаты, по крайней мере находившиеся в этой комнате, и очень надеялась, что экскурсия на этом закончилась и других сердец в доме нет. А еще я надеялась, что меня покормят, поскольку было уже девять вечера, а я последний раз ела в семь утра, еще до суда. Но у старикана осталось несколько экземпляров, которые ему не терпелось мне показать, в том числе сердце из красного, как рубин, стекла – «из последних приобретений», – так он сказал. А еще у него была черная лакированная мужская трость с резной рукоятью в виде сердца – такой большой, что я была не в состоянии обхватить ее пальцами, хотя судье очень хотелось, чтобы я за нее подержалась.
– Новое направление в моем увлечении, – отдуваясь, сказал он. – И я намереваюсь развивать его и впредь. Что ты скажешь о точно такой же трости, но с рукояткой в виде сердца, вырезанного из слоновой кости? Хорошо будет, как по-твоему? Тебе слоновая кость нравится?
Он заулыбался, продемонстрировав ослепительно белые фарфоровые зубы, так что мне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.
– Слоновая кость – это круто. То, что надо будет, – сказала я. Слоновая кость? О чем мы, черт возьми, разговариваем? Получается, этот лысый старикашка с крашеными усами, судья по уголовным делам нашего графства, спрашивает моего совета по поводу слоновой кости? А сам при этом дышит так, будто только что по крутой лестнице взбежал… Бред какой-то!
– И где же вы такую классную трость отыщете, ваша честь? – спросила я для поддержания разговора.
А судья Как-Его-Там надулся от гордости и ответил:
– А мне и не надо ее искать. Она всегда хранилась у нас в семье. У меня на чердаке много всякого добра из Индии. Мой прапрадедушка был там мировым судьей во времена британского правления. – Тут он взмахнул своей черной тростью, как мечом. Так мальчишки палкой размахивают, когда девчонок попугать хотят, – ну, я со страху прямо остолбенела, но потом поняла, что судья ничего плохого в виду не имел, просто жест у него такой неловкий получился.
И снова он стал рукоять своей трости мне в пальцы совать (точь-в-точь как человеческое сердце эта рукоятка выглядела, даже вены на ней были вырезаны), а сам норовил сверху свою руку положить и мои пальцы к рукоятке прижать, вроде хотел мне помочь как следует за нее ухватиться. Я еще больше смутилась: как я уже говорила, слишком большая для моей руки эта рукоять была – большая и неудобная – из-за причудливой формы. И тут я неожиданно что-то очень странное почувствовала… Господи, даже не знаю как сказать-то… Ну, вроде бы внутри этой рукоятки что-то живое и теплое находилось и едва заметно, но ритмично пульсировало. Сердце! Настоящее сердце – вот что там, в этой рукояти, было! Это уже психушкой попахивало, и я отогнала от себя безумную мысль, как отгоняют муху.
Наконец судья отвел меня в другую комнату – гостиную, что ли? Там окна бархатными шторами были занавешены и стоял обитый бархатом диван, чтобы мы могли присесть. Рядом на серебряном подносе стояли бутылки с шампанским и газированной водой, сверкающие хрустальные бокалы, тарелки с пирожными и маленькими бутербродами с мелко нарубленными креветками, индейкой, ветчиной, козьим сыром и паштетами – «со всякой всячиной», как выразился судья. Я такая голодная была, что у меня просто слюнки потекли, а по телу пробежала дрожь. Но я старалась себя сдерживать, не набросилась сразу на еду, потому что я не какая-нибудь нахалка, а девушка воспитанная, и иной раз даже кое-кто из моих подружек надо мной из-за этого подсмеивается. Судья Как-Его-Там с шумом откупорил бутылку и налил мне шампанского. Себе он плеснул минеральной воды, положил в бокал ломтик лимона и сказал, что редко пьет даже шампанское, поскольку у него «врожденное неприятие алкоголя». Ну, я выпила шампанское, закусила бутербродом и пришла к выводу, что жизнь прекрасна. Что, впрочем, не помешало мне ответить на реплику судьи:
– Как жаль, ваша честь.
После этого я попробовала пирожные с грецкими орехами, поскольку старикан только их и ел. В пирожных было так много сахару, что у меня в горле запершило, но все-таки они оказались неплохие, и я, распробовав, съела несколько штук, а потом опять выпила шампанского. Bay! Я почувствовала себя на седьмом небе – как будто кокаина нюхнула или еще лучше – крэка приняла. Но в отличие от наркотиков деликатесы законом не запрещались и шли мне и моим истончившимся от недоедания косточкам только на пользу. Судья ласковым голосом, каким разговаривал сегодня утром в суде, стал задавать мне вопросы о том, откуда я родом, кем была моя мать, не жила ли я у приемных родителей – ну и так далее. Я сразу сказала, что матери своей не помню и ворошить прошлое не имею желания. Судья в знак согласия наклонил голову, отчего у него сразу обозначился второй подбородок, и усмехнулся:
– Это умно, дорогая. Я бы даже сказал, мудро. Что такое прошлое? Так, абстракция, звук пустой. Другое дело, когда сбереженное тобой прошлое становится неотъемлемой частью твоей нынешней жизни. Тогда ты богач, ибо владеешь и прошлым, и настоящим, вернее, прошлым в настоящем. Но если ты имеешь возможность выбирать, что захватить с собой из минувшего, а что – нет, тогда, если у тебя хороший вкус, ты можешь возвыситься до искусства.
Я мало что понимала в этих рассуждениях, но на всякий случай кивала, и весьма энергично. Разговаривая, судья улыбался мне и, положив на колени большие, с липкими пальцами, руки, доверительно ко мне наклонялся.
– Не так уж часто в моей профессиональной деятельности бывало, чтобы встреча с молодой женщиной вроде тебя – или, скажем, с молодым человеком – производила на меня такое сильное впечатление. Но если уж подобное случалось, у меня появлялось естественное желание познакомиться с ней – или с ним – получше. Приблизить к себе, сделать ее – или его – частью своей жизни.
Пока он говорил, я ела и, поскольку рот у меня был набит, бормотала нечто неразборчивое. Я все надеялась, что он закончит философствовать и переключится на более важную для меня тему курсов. В частности, я хотела обсудить с ним вопрос о курсах при Институте красоты в Трентоне, на которые поступила сразу после школы, надеясь выучиться на парикмахершу или маникюршу, но которые так и не окончила. Я была бы не прочь вернуться на эти курсы, завершить учебу и стать маникюршей, ведь у меня есть для этого все данные: неплохие способности, ловкие в общем-то руки, ну и соответствующая внешность, конечно. Правда, у меня самой ногти на руках постоянно ломаются, но это ерунда: наклею искусственные, никто и не догадается. Постепенно мной стала одолевать дрема – от шампанского, как я полагаю, поскольку раньше я никогда его не пила, ну и от хорошей калорийной пищи. Я так разомлела, что мне захотелось свернуться клубочком на диване у судьи и уснуть. Судья посмотрел на меня и, добродушно улыбаясь, налил мне еще бокал шампанского – себе же снова плеснул минералки: он эту воду лакал, как собака, объевшаяся соленой рыбы. Я потянулась к бокалу, хотя была уже такая сонная, что глаза у меня закрывались. Тут мне в голову пришла одна забавная мысль. Хихикнув, я спросила: