Коллекционер сердец
Шрифт:
Откуда-то издалека – с лестницы, что ли? – до Мередита донесся еле слышный голос Сары:
– Мередит? Где ты?
Посмертное
Вот как это бывает.
Где-то вдалеке, будто на краю земли, неожиданно рождается едва слышный отголосок тревожного, вибрирующего на высокой ноте звука. Постепенно звук набирает силу, и ты уже думаешь, что он доносится откуда-то с соседней улицы, где стоят высотки, населенные незнакомыми тебе людьми. Но он продолжает приближаться, то затихая, то вновь усиливаясь, преодолевает будто прыжками квартал за кварталом и все ближе подбирается к тебе. Теперь надрывающий душу тревожный вой доносится с улицы, проходящей под твоими окнами двенадцатью этажами ниже. Более того, он обрушивается на тебя сразу с двух сторон – с юга и с севера, потому что, как выясняется, завывает не одна, а целых две сирены. Как всегда бывает в подобных случаях, тебя охватывает паника. Может, это сигнал пожарной тревоги? Неужели у нас в доме пожар?
Сирены надрываются внизу, у входа в дом. Через некоторое время раздается громкий стук. Теперь ошибиться просто невозможно: в дверь молотят кулаками, а дверную ручку начинают дергать и со скрежетом проворачивать. У двери твоей квартиры стоят люди. Доносятся мужские голоса, слышен громкий топот.
– Эй, есть там кто-нибудь? Это полиция! Немедленно откройте дверь! – громко и требовательно звучит мужской голос.
В нем нет ничего особенно угрожающего, но ты начинаешь трястись от страха. Неудивительно. Когда лежишь в постели, то полагаешь, что это твоя постель и никто не смеет тебя из нее вытаскивать. Переводишь взгляд на свое прикрытое одеялом тело, пытаясь определить, как выглядишь. Сразу вспоминаешь, что на тебе, кроме одеяла, ничего нет, и тебя донимает холод. Понять, почему тебе так холодно, не удается. Может, потому, что хотя ты плотно, как в детстве, закутана в одеяло, из-под него – тоже как в детстве – у тебя торчат голые ноги? Они кажутся в своей наготе такими бледными, беззащитными – открытыми всем ветрам и взглядам. Почему вы здесь? Уходите! Никто полицию не вызывал!Пытаешься приподняться и присесть на постели, но не можешь даже опереться на локоть. Снова переводишь взгляд на торчащие из-под одеяла ноги – они раскинуты в стороны, как будто ты только что упала с большой высоты. Убеждаешься, что они не действуют – как у парализованной.
– Откройте, пожалуйста, дверь! – подключается другой мужчина. Голос у него низкий и глубокий. – Открывайте! Полиция!
В следующее мгновение слышишь звуки, которые обыкновенно сопровождают процесс высаживания двери. Убирайтесь! Оставьте меня в покое! Вы не имеете права!Глаза у тебя в эту минуту устремлены в потолок, но ты видишь, как поддается под ударами какого-то тяжелого инструмента дверь и летят во все стороны щепки. Это невозможно, такое не может, не должно происходить! Но происходит же! Что теперь делать? Прятаться? Лезть под кровать? Закрыться в ванной, что в дальнем углу комнаты? Да, но как это сделать, если ты не в состоянии двигаться? Тонкое одеяло – неважная защита. Но ты не только дрожишь от страха, но еще и смущена – уж слишком бесстыдно, словно напоказ, торчат из-под края одеяла твои ноги. Уйдите, прошу вас, оставьте меня в покое! Вы мне не нужны, я вас не вызывала!
Где же муж? Почему его нигде не видно? Или он уже поднялся и ушел, оставив тебя одну, и неизвестно, когда он вернется? Черт! Прожили вместе тридцать лет, а ты даже не можешь вспомнить, как он выглядит! Когда нервничаешь, память начинает подводить. Ну ничего, никто об этом не узнает.
Полицейские не обращают ни малейшего внимания на твои протесты. Вламываются в квартиру, топают – даже пол сотрясается. Рация у них щелкает, как дрозд, и начинает работать – из динамика доносится неясное бормотание. Потом у тебя над головой вспыхивает яркий, слепящий свет. Пытаешься поплотнее завернуться в одеяло. Оставьте меня! Да как вы смеете!Ты начинаешь плакать, буквально захлебываешься рт рыданий, молишь: Не смотрите на меня. Уходите!В спальню заглядывают незнакомые лица – мясистые, с округлившимися от любопытства глазами. Одно – молодое, в очках в роговой оправе на носу, в стеклышках яркий отблеск света полыхающей над головой люстры. Не смотрите на меня! Вы не смеете на меня смотреть!
Попытки закутаться в одеяло ни к чему не приводят, волосы почему-то прилипли к нему. И тебе так холодно, что не можешь даже пошевелить пальцем. Кожа приобрела тошнотворный оттенок скисшего молока, а ногти на руках и на ногах посинели. Как стыдно и неловко, когда на тебя смотрят эти люди в форме, не имеющие никакого права вламываться в твою квартиру, твою жизнь, твой брак, который длится уже тридцать лет, и в твою душу. Они медленно приближаются к твоей кровати: длинные ноги в брюках в обтяжку, отсвечивающие тусклым блеском кожаные ремни, сверкающие заклепки, наручники на поясе, пистолеты в кобурах. Трое мужчин в форме, совершенно незнакомых, смотрят на тебя сверху вниз как-то странно.
– Господи! – говорит один из них, а потом тоненько присвистывает.
Другой, сглотнув, спрашивает:
– Это что же? Это?…
Третий мрачно, но с оттенком удовлетворения кивает:
– То самое. Сам, что ли, не видишь?
Сквозь покрытое дождевыми капельками оконное стекло виднеется небо цвета синей разлагающейся плоти, кое-где его прорезают яркие оранжевые зигзаги-вены.
Не прикасайтесь ко мне, не поднимайте одеяла, лучше побыстрее уходите, у меня все хорошо, я в своем уме и в сумасшедший дом не собираюсь, я просто сплю, а вы явились ко мне в моем сне, вы вообще не существуете, так что не смейте меня трогать!
Двое из них нагибаются и принимаются меня рассматривать. Молчание длится бесконечно. Один вытирает рот тыльной стороной ладони, другой берет черный брусок рации и начинает быстро-быстро говорить. В углу распахивается дверь ванной, зажигается свет, который отражается в стеклышках очков молодого полицейского. Слышится не то сдавленный смех, не то какой-то клекот – кашель скорее всего. Молодой пытается откашляться. Потом говорит:
– Думаете, ничего хуже быть не может? Да вы сюда загляните!
Часть III
Предзнаменование
Кто-то прошептал мне на ухо: А вот и мы!
Было совсем рано, и солнечные лучи не успели еще прожечь пелену тумана, затянувшего побережье. Меня разбудил крик чаек. Сегодня он громче и пронзительнее, чем обычно – с чего бы? Некоторое время я лежал в постели, прислушивался к крикам и пришел к выводу, что кричат не чайки, а люди – громко, визгливо, неприятно.
И это в такую рань? Когда на пляже нет ни единой живой души и никто еще не купается? Странно, особенно если принять во внимание, что местечко, где я живу, очень уединенное, открытое всем ветрам, и находится на расстоянии двадцати миль от ближайшего города. По утрам здесь людей не бывает – только Атлантический океан и огромное, бескрайнее небо.
Когда пытаешься начать новую жизнь, все ее прежние радости, взлеты и падения – так сказать, жизненный ландшафт – быстро превращаются для тебя в абстракцию вроде географической карты. Карты, которую ты можешь отложить в сторону, чтобы никогда в нее больше не заглядывать.
Поскольку крики меня разбудили, выбора не оставалось: надо было подниматься. Я одевался торопливо, пальцы мои дрожали. С тех пор как приехал в это Богом забытое место на берегу океана, я казался себе невидимкой, и мне больше не надо было смотреть на себя как бы со стороны, глазами других людей. Я возился с одеждой как неумелое дитя – пуговицы почему-то не пролезали в петли, а язычок молнии на джинсах упрямо отказывался лезть вверх.
Обуться терпения не хватило, и я побежал на пляж босиком.
Стояла середина лета, но воздух был холодный, и по спине сразу побежали мурашки. От влажного соленого воздуха пощипывало глаза. Чайки с криком кружили в небе, но на пляже неподалеку от моего коттеджа, у самой кромки воды, кричали и суетились дети. Они сгрудились вокруг чего-то, лежащего на песке. Увидев меня, один из ребят замахал рукой и выкрикнул несколько слов, которые я не расслышал; другой сразу ткнул его в бок локтем, давая понять, что привлекать мое внимание не следовало. Этим ребятишкам было от восьми до одиннадцати лет; всего детей было шестеро, и я узнал двух или трех из них, но их имен я не знал и не был знаком с их родителями. Коттеджи на побережье прячутся в дюнах, скрытые и от нескромных взглядов соседей, и от дороги, которая соединяет нас с «большой землей» – вот, между прочим, главная причина, почему мы поселились в этом заброшенном, удаленном месте.