Коллекционер
Шрифт:
Потрясена и возмущена. Так же как в прошлом году, когда прочла «Путь наверх».
Я понимаю, они все очень умные и талантливые, и, наверное, замечательно, когда можешь писать как Алан Силлитоу. Точно, без фальши. Говоря именно то, что хочешь сказать. Если бы он был художником, было бы чудесно (как Джон Брэтби, даже лучше), он смог бы запечатлеть на холсте Ноттингем, и как здорово это смотрелось бы в красках! Он так живописно все это изобразил бы, все, что видел. Все бы восхищались. А когда пишешь книгу, недостаточно хорошо писать (выбирать точные слова и т. п.), чтобы быть хорошим писателем. Мне, например, кажется, «В субботу
Мне ужасно не нравится, что Артуру Ситону совершенно безразлично, что делается за пределами его собственного крохотного мирка. Он низок, узколоб, эгоистичен и жесток. А оттого, что дерзок, терпеть не может свою работу и пользуется успехом у женщин, все должны считать его человеком, полным жизни и энергии.
Единственное, что мне по душе, это ощущение, что есть в нем хорошее, только бы до этого хорошего докопаться, развить, как-то использовать.
Погруженность этих людей в самих себя. Безразличие к тому, что творится в мире. В жизни.
Их тяжкое положение. Безысходность. Словно в глухом темном ящике.
Возможно, Алан Силлитоу хотел осудить общество, порождающее таких людей. Но у него это недостаточно четко выражено.
Я знаю, что с ним произошло: он влюбился в то, что изображает. Начал изображать все как есть, писать об уродливом, потом увлекся, уродливое его захватило, и он смошенничал. Приукрасил.
Еще книга меня потрясла из-за Калибана. Я увидела, что в К. есть что-то от Артура Ситона, только в нем это все перевернуто с ног на голову. То есть я хочу сказать, что он точно так же ненавидит все непривычное и всех, кто не такой, как он. Он так же эгоистичен, только его эгоизм какой-то нечестный: К. считает, что все виноваты в том, как он живет, и это дает ему право с чистой совестью заботиться только о самом себе. И так же, как Ситон, он упрям.
Книга потрясла меня еще потому, что я подумала — теперь все, кроме нас (да и мы тоже не без греха), так же эгоистичны и жестоки, только у одних эгоизм и жестокость робки, глубоко запрятаны и принимают извращенные формы, а у других вполне очевидны, грубо и резко выражены. Религиозность — при последнем издыхании. Ничто не может остановить этих «новых», они распространяются, набирают силу и скоро поглотят нас всех, словно трясина.
Нет. Этого не случится. Потому что есть такие, как Дэйвид. Такие, как Алан Силлитоу (на обложке сказано, что он — сын рабочего). Я хочу сказать, что интеллигентные «новые» люди всегда будут восставать против серости и переходить на нашу сторону. «Новые» саморазрушаются из-за собственной тупости. Они выталкивают интеллигентных прочь из своей среды. Особенно молодых. Ведь нам нужно иное. Не деньги. Не возможность угнаться за соседями и быть как все.
А это значит — борьба. Как в осажденном городе. Мы окружены. И нужно держаться изо всех сил.
Борьба между Калибаном и мной. Он — представитель «новых», я — «Немногих».
Я должна сражаться своим оружием. Не его. Не могу пустить в ход эгоизм, жестокость, досаду и неприязнь.
К. гораздо хуже, чем Артур Ситон.
Если Артур Ситон увидит современную скульптуру и она не придется ему по вкусу,
Отчаянно хочу вырваться отсюда. Не дает облегчения ни рисование, ни музыка, ни чтение. Жгучая, жгучая необходимость (наверное, у всех узников так) видеть других людей. Калибан всего лишь полуличность, даже в самые удачные моменты. Мне хочется видеть десятки, сотни незнакомых лиц. Как в зной, испытывая жажду, пить стакан за стаканом холодную воду. Именно так. Когда-то читала, что человек может вынести не больше десяти лет в заключении. И не больше года — в одиночном.
Просто невозможно представить, что такое — заключение, пока не испытаешь на себе. Думаешь, ну, будет масса времени читать, размышлять, все не так страшно. Но это так страшно. Замедляется время. Даю голову на отсечение, все часы в мире отстали на целую вечность, с тех пор как я очутилась здесь.
Не следует жаловаться. У меня роскошная тюрьма.
Но эта его скотская низость с газетами, радио и т. п. Я никогда не увлекалась чтением газет или слушанием последних известий по радио. Но быть абсолютно изолированной от всего… Так странно. Чувствую, что совершенно теряю ориентацию.
Часами лежу и придумываю, как бы сбежать.
Без конца.
Утром разговаривала с К. Заставила его позировать. Потом спросила, чего же он все-таки от меня хочет. Чтобы я стала его любовницей? Но он был шокирован. Ответил, что это запросто может купить в Лондоне. Очень сильно покраснел.
Я сказала, что он словно китайская шкатулка. Так оно и есть.
Глубже других запрятанная шкатулочка — это то, что я должна его полюбить. Во всех смыслах. Душой и телом. Уважать его, преклоняться. Это так абсолютно невозможно, даже если бы удалось преодолеть физическое отвращение. Смогу ли я смотреть на него иначе чем сверху вниз?
Бьется лбом в стену.
Не хочу умирать. Чувствую в себе готовность выстоять. Всегда буду хотеть жить. И выживу.
Единственная необычная черта в нем — то, как он меня любит. «Новые» не способны ничего любить так, как любит он. Слепо. Абсолютно. Как Данте — Беатриче.
Наслаждается своей безответной ко мне любовью. Думаю, то же испытывал и Данте. Грустить, зная, что все безнадежно, и из печального опыта извлекать материал для творчества.
Впрочем, Калибан из этого опыта ничего извлечь не способен. Кроме жалкого довольства самим собой.
Люди, не способные ничего создавать. Ненавижу.
Как я боялась смерти в первые дни здесь. Не хочу умирать. Все время думаю о будущем. Отчаянно хочется знать, что готовит мне жизнь. Что со мной случится, что из меня выйдет, какой я стану — через пять лет, через десять, через тридцать. За кого выйду замуж, где буду жить, где побываю, что узнаю. А дети? И это не просто эгоистическое любопытство. Я живу в такое время — самый неудачный для смерти момент за всю историю человечества. Полеты в космос, наука, весь мир просыпается и тянется вперед и вверх. Начинается новый век. Я знаю, он полон опасностей. Но чудесно жить в этом новом веке.