Коллекционная вещь
Шрифт:
– Лидийские?! Не смешите меня, – изрекает она, выдержав длинную паузу, от которой получает немалое удовольствие.
Самый старший двубортный костюм все это время с трудом сдерживает разочарование. У него самый большой нос из всех, что мне доводилось видеть за последние сто семьдесят два года, хотя, когда имеешь дело с носами, их следует, строго говоря, подразделять по весу и объему ноздрей. Каждый из присутствующих удивляется про себя, как это ему удается, с таким-то клювом, стоять с поднятой головой.
– Это вздор. Сущий вздор. Подобная оценка не выдерживает
Дедушка-костюм явно раздражен, но как бы низко ни оценивали собравшиеся уровень Розиной экспертной оценки, дух приобретения уже вылетел в открытое окно. Понемногу в комнате воцаряется сомнение. Роза открывает сумочку и вручает кипящему от негодования дедушке-костюму свою визитную карточку, на которой – для меня это не секрет – значится следующее:
Никакой рекламы. Никакой суеты. Оплата наличными. Экспертиза обсуждению не подлежит.
– Это вам в качестве компенсации. Монеты изготовлены в течение последних двадцати лет, а возможно, и десяти. – Роза роняет слова с уверенностью человека, который знает: по крайней мере одну вещь она делает лучше, чем все остальные жители планеты, вместе взятые.
Костюм помоложе наливается краской и отсчитывает Розе десять двадцатифунтовых кредиток.
Мы возвращаемся домой. В дверях сталкиваемся с парой. Честные труженики, члены спортивного клуба. Выходя, они вежливо нам улыбаются – Никки не сочла нужным нас познакомить.
– Кто это? – интересуется Роза.
– Свидетели Иеговы.
– Что-то, я смотрю, они к тебе зачастили.
– Просто мне их жаль. Все их гонят, захлопывают у них перед носом дверь. Звонила Элен, говорит, что ей нужна ваза.
Приезжает шофер Мариуса еще с одной вазой. Горгонской.
Что-то будет? Так всегда: можно сотни лет прожить, никого не видя, а потом все собираемся в одном месте.
– Эту он уже купил, но хочет, чтобы вы на нее взглянули.
После этого шофер вручает Никки букет цветов:
– Хочу вас поблагодарить. Когда вы назвали его «куском засохшего кала», я нездешний кайф словил. Надеюсь, если еще с ним встретитесь, что-нибудь в том же духе отмочите.
Роза задумывается – взгляд устремлен в никуда. Хочет все послать. Все и всех. Наступает в жизни минута, когда хочется все бросить – либо потому, что того, чего раньше хотелось, больше не хочется, либо потому, что знаешь: зря стараешься, либо потому, что понимаешь: тебе это обойдется дороже, чем следовало бы, – и, несмотря на все это, ты продолжаешь добиваться своего, и не оттого, что у тебя сильная воля, а оттого, что слабая, оттого, что выхода нет.
Никки выходит в коридор и, встав на цыпочки, пытается вывернуть перегоревшую лампочку – не из альтруистических соображений, а потому, что любит смотреться в висящее в коридоре зеркало. Встает на стул, но она маленького роста, а потолок – высокого.
– Может, ты достанешь? – обращается она к Розе.
– Нет, для меня ведь это повод завести разговор с высокими мужчинами. Недавно я брала стремянку, но уже вернула.
– Интересно, сколько нужно ангелов, чтобы сменить лампочку? – размышляет вслух Никки, выходя на улицу и вызывая Тушу, которая без труда справляется с поручением. – Раз уж ты здесь, могла бы и банку маринованной свеклы открыть.
– Ничего не получится, – заверяет их Роза.
– Еще как получится, – говорит Никки, протягивая Туше банку. Туша применяет силу, способную гнуть монеты и подковы, но крышка не поддается. Зато сама банка – вместе с содержимым – разлетается на мелкие кусочки.
– Я же говорила. Пустое дело. Я ведь приклеила крышку, чтобы Морковка не добралась. Вы бы выпили чаю, Туша, или просто посидели.
– Благодарю, мне и на улице неплохо, – говорит Туша и, повернувшись к Никки, спрашивает: – Ну как, дела пошли на лад?
– Ага. Супер, – отзывается Никки, закрывая за Тушей дверь.
– Почему ты не уговорила ее остаться? – интересуется Роза.
– Она свой кайф ловит. Пускай сидит себе в машине, если ей нравится. Такое хобби много денег не стоит.
– Расскажи, как вы познакомились.
– В супермаркете. Мы стояли в очереди в кассу, и мои лимоны случайно попали ей в корзину.
Истинное положение вещей: Никки – по девичьей забывчивости, надо думать, – подложила свои лимоны в корзину к Туше. Украсть ведь можно все – от супермаркета до лимона.
– Мы разговорились...
Истинное положение вещей: вступили в сексуальную связь высшего накала.
– ... и я иногда оставалась у нее ночевать.
Тут я вдруг поняла, что ситуация изменилась: раньше Никки засыпала Розу нескромными вопросами, а теперь нескромные вопросы задает сама Роза. Только камни хранят молчание, несмотря ни на что. К этому диалогу подобное соображение отношения не имеет, однако истинность его очевидна.
– В этом были свои преимущества.
И немалые. Особенно принимая во внимание габариты партнерши.
Туша и Никки
– Однажды – тогда я жила у Туши – возвращаюсь я поздно вечером домой и вижу в метро этого пидора: ищет, какую бы одинокую овечку трахнуть. Возвращаюсь, значит, домой, устала как собака, залезаю в койку, выключаю свет и вырубаюсь. Просыпаюсь, думаю, утро, но еще темно, чувствую, рядом со мной под одеялом кто-то лежит, дышит мне в спину, тяжело дышит, а в комнате мужским одеколоном разит. Щетинистый подбородок мне в шею упирается, пытаюсь прикинуть, кто бы это мог быть. Если Туша нас застукает, думаю, нам обоим несдобровать. И тут гляжу на часы и вижу: спала-то я от силы минут десять – значит, тот, кто ко мне в койку забрался, сделал это по собственному почину. Что делать, ума не приложу: жар от него, как от печки, лежит, не спит и кайф ловит – знает ведь, сучонок, что и я не сплю. Лежим мы так несколько минут; если раньше он тяжело дышал, то теперь весь заходится. И вдруг приставляет мне к горлу кухонный нож. Думал, видно, сначала так меня раскочегарить, не получилось – вот и решил припугнуть. Сомневаюсь, правда, что он бы этим ножом воспользовался. Развел мне ноги, только мы за дело собрались взяться, как входит Туша – с работы вернулась.