Коллекция доктора Эмиля

Катерли Нина Семеновна

– И вы - тут как тут, - усмехнулся Лаптев, - дали приворотного зелья, любимый выпил стопку, закусил и упал ей в ноги.

– А вот и нет!
– в восторге закричал Эмиль.
– Ничего подобного! Я дал ей на счастье - вон, одну из них, - он показал на подковы, - и теперь все в порядке.

– Он прозрел?
– ехидно настаивал Лаптев.

– Какой вы, право, традиционалист! В этом конкретном случае, печальном и исключительном, нужен был другой исход процесса. Любовь прекрасное дело, не спорю, но не в ста же случаях из ста. Прозрела... она. О-на! Поняла, что он - тоскливая посредственность, самодовольное ничтожество. Бездарность. А что? Умение оценить чужую любовь - это тоже своего рода талант. Люди - так называемое

большинство - утилитарные существа, им, как правило, нравится то, что нужно и полезно. Любовь, на которую не отвечают, не нужна и бесполезна, а следовательно, и цены не имеет, барахло. Короче, эта женщина все это увидела и излечилась. Но бывают, конечно, и противоположные случаи... Впрочем, о любви - как-нибудь в другой раз. А вам, юноша, я помогу, не сомневайтесь.

Лаптев подумал, что не такой уж он и юноша в свои тридцать лет, в особенности рядом с этим так называемым доктором, который сам вряд ли старше. Но промолчал. Он только вдруг забеспокоился: за любой частный визит к врачу полагается платить. И, в конце концов, неважно, настоящий это врач, модный прохиндей или знахарь. Как платить? Когда? Сколько? Да и денег у него с собой нет.

– Не ерзайте. Ваши сиротские инженерские гроши меня не интересуют. Сто тридцать пять без прогрессивки?
– тотчас же отозвался на его мысли Эмиль. (Чертов колдун и тут ухитрился подслушать.) - Но расплачиваться, конечно, придется, а как же - товар - деньги - товар, - продолжал он ухмыляясь, - у меня есть хобби, я, знаете ли, коллекционер. Все теперь что-нибудь коллекционируют, вы - неудачи... шучу! Шучу! А я... благодарности.

– То есть?

– Что - "то есть"? Я ясно сказал: собираю, лелею, сортирую и изучаю. Редчайшая вещь в наше время, должен вам сказать. Благодарных людей надо записывать в Красную книгу. Как вымирающих животных, вроде сумчатого волка. Слыхали про такого?

– Не думаю, чтобы все те люди, которым вы помогли, если, конечно, в самом деле помогли, чтобы они не хотели вас отблагодарить, - рассудительно сказал Лаптев.

– Отблагодарить? Именно. Отблагодарить - это да! Еще как! Коробки дорогих конфет с вложенными внутрь десятками, торты от Норда, гладиолусы два рубля штука - в хрустальных горшках. Подписка на Пушкина. И просто и откровенно - конверты с ассигнациями. Этого пруд пруди, как говорится навалом. Quantum satis. Но я ведь о другом. Это, ну, то, что называется "отблагодарить", ничего общего не имеет с настоящей благодарностью. Это ее антипод.

– Не понял.

– Сейчас поймете. Это - желание поскорей расплатиться, откупиться, то есть избавиться от тягостного чувства, что ты кому-то обязан. То есть - от нее, от благодарности. Comprenez?

– Что?

– Do you understand me?

– А вы, оказывается, не только врач и химик.

– А как же! И то и се! И - философ. И - коллекционер. О, я гармоническая личность, вы еще увидите. Я колдун, а колдуны все гармонические.

"А может, он - псих?" - вдруг подумал Лаптев.

– Почему это - псих?
– сразу обиделся врач.
– Почему, как только что не укладывается в рамки, так сразу же и оскорблять? Колдун у вас псих, летающие блюдца - мираж, телекинез и телепатия - проделки ловких прохвостов. Скучно и глупо. Ладно, прощаю. Слушайте дальше и постарайтесь не перебивать. Итак, "отдаривание" - первый и самый легкий способ избавиться от чувства благодарности. Отдарил - и забыл. В душе - пусто и тихо, ничто не скребет, не мерещится стук кредитора и грозное: "Час пробил, пора платить по счетам" - ан все оплачено. Деньгами. И главное, по той цене, которую сам же и назначил, - коробка, как я уже говорил, хороших конфет или приглашение на дефицитное "Лебединое озеро".

– Это интересно, - сказал Лаптев, - я никогда не думал...

– Есть много, друг Горацио, такого. Но и это еще не все...

– Мне только одно не совсем ясно, - сказал Лаптев, - вот вы осчастливили ту женщину, лишив ее любви к ничтожеству. Теперь хотите помочь мне, не знаю, что у вас получится, но хотите, это очевидно. Так вот, если вы такой благодетель, так зачем вам эта несчастная благодарность? Вы же должны испытывать, как говорится, кайф от самой деятельности.

– С чего это вы взяли, будто я - благодетель? Я этого, помнится, не говорил. Я - исследователь, провожу опыты. Вы ведь - тоже экспериментатор, так что должны понять мой чистый интерес.

– Допустим. Но вот вы сказали, что "отдаривание" - не единственная форма неблагодарности. А другие?

– Другие?.. Пожалуй, не другие, а - другая. Потому что мелочи не в счет. Благодарность, как вы теперь знаете, моя слабость, я о ней могу говорить сутками. А вы устали, да и я тоже... Так что не стоит, на сегодня хватит, я просветил вас больше, чем следовало, а много будете знать, скоро состаритесь.

Сколько раз потом, через короткое время и через долгое, через многие годы своей жизни, будет Лаптев вспоминать этот разговор. Но сейчас он и верно был вне игры. Ночь шла к концу, накануне он намучился и устал, выпитый чай не помог, хотелось спать. И он больше ни о чем не спросил доктора. А тот замолчал.

Стоя около стола, он смотрел куда-то в стену, лицо его было усталым и бледным, глаза потускнели и запали, морщины обозначились около губ. Лаптев вдруг заметил несколько седых волос в черных кудрях и подумал, что насчет возраста Эмиля он, возможно, сильно ошибся, испугался тут же, что этот странный человек поймает его на мыслях, но доктор даже не повернулся.

– Что же вам дать? Что дать-то?
– бормотал он.
– А, была не была! Вы меня заинтересовали, пусть все будет по высшему разряду. Дина!
– крикнул он.
– Дина! Ко мне!

Что-то заскреблось, дверь приоткрылась, и в комнату вошла собака, желтовато-рыжая, низкорослая, на широко расставленных коротких лапах, подпирающих широкое же туловище с плоской спиной. Темные, выпуклые и блестящие грустные глаза умным и каким-то проникающим взглядом напоминали глаза хозяина.

"Ну и урод", - подумал Лаптев.

3

На улице Лаптев застал раннее утро, робкое, с еще не проступившими красками и не набравшими силу звуками.

Вчерашнее ненастье оставило следы: на конце скрученного спиралью оборванного провода, свисающего с решетки сквера, уныло болтался фонарь с разбитой лампочкой, желтые листья, стаями носившиеся вчера по тротуарам, лежали теперь неподвижно на мокром асфальте, как рыбы, выкинутые на берег приливом. Однако бесцветное пока еще небо было чистым и обещало хороший день.

Пять часов, о трамваях и думать нечего. Лаптев шагал по мостовой, сунув руки в карманы плаща, сбоку, чуть отстав и часто переставляя короткие лапы, деловито бежало похожее на скамейку для ног существо, его, Лаптева, собственная собака, бежало без поводка и так уверенно, точно хорошо знает дорогу. Вид у Динки был озабоченный, как будто на работу спешит.

Светало прямо на глазах, очертания домов делались резкими и четкими, постепенно четкими становились и мысли Лаптева, ясно проступало главное: он опять оказался в глупом, потому что ненормальном, положении. Все это с начала до конца мистификация, и, если как следует подумать, можно докопаться до ее причин. И вдобавок ему навязали этого пса. Зачем ему собака? Во-первых, вполне возможно и даже наверняка Антонина Николаевна устроит скандал... Антонина Николаевна... Лаптев остановился. Сейчас четверть шестого, ключ, как известно, того... Соседка будет спать минимум до девяти, а это значит - сверкающая перспектива провести еще часа четыре на лестнице. Лаптев взглянул на собаку. Она сидела рядом с ним, не отводя от него внимательного сочувственного взгляда.