Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е
Шрифт:
— Слушаюсь! — истово ответил Узелков и пошел к Титову в камеру.
Майору страстно хотелось выиграть партию. Могучий, решившись, отошел королем на е7. Впрочем, ничего другого и не оставалось делать, это был единственный возможный ход.
Теперь настал черед задуматься Наганову. Поразмыслив минут пять, он пошел белопольным слоном с а8 на h1, подумав: «Прострел!»
Могучий, все так же тяжело хрипя, сделал ход королем на е6.
Партия длилась долго: Могучий нашел силы для обороны и блокировал опасного слона. Наконец на доске не осталось
— Ничья? — предложил, раздосадованный Наганов.
Могучий не отвечал. Майор сделал ход королем на с5. Могучий молча думал… Минуту… пять… семь… восемь…
— Но ведь королем не поставить мата! — возмущенно воскликнул майор. — И шах королю не объявить! Чего тут думать?
Могучий не отвечал. Наганов заглянул ему в глаза.
Глаза были пусты и неподвижны: старшина Могучий был мертв!
Смерть в кредит
Майор надолго запомнил это сумасшедшее дежурство. Минимум на пять лет. Ближайшие пять лет…
Старшина Могучий, самбист, значкист, разрядник, богатырь, погиб… от пешки! Врач-эксперт, еврей Сушков, срочно вызванный майором, назвал это «смертью в кредит».
Могучий, находясь в сложном положении за доской, проглотил пешку из-за неожиданного стука Титова в дверь. Всю дальнейшую партию, блокируя проходную пешку, перекрывая пути дальнобойному белопольному слону, увертываясь королем от хитроумных наскоков нагановского коня, Могучий провел, борясь не только с противником, но и с удушьем. Пешка застряла в горле так, что ее нельзя было ни вытащить, ни проглотить. Могучий хотел сказать об этом майору, но вместо слов издавал лишь невнятный мощный хрип.
До последнего продолжал борьбу старшина Могучий… И лишь в последний момент, когда стала неизбежной ничья, когда не было надежд на зевок противника, железная воля старшины сдала. Он дрогнул — и последовала немедленная смерть. Еврей-эксперт Сушков сказал сущую правду: это была поистине «смерть в кредит»!
Не успели труп Могучего отправить в морг, как раздался пронзительный телефонный звонок.
— Дежурный майор Наганов слушает! — сказал майор, еще переживая смерть своего старшины (была надежда: а вдруг откачают? ведь все-таки Могучий!).
— Насиловка, товарищ майор! — раздался голос в трубке. — Постовой Догадов говорит… Только что задержал, еще горяченьких!
— Где?
— В парке, товарищ майор. У северного входа.
— Жди, Догадов! Мигом выезжаем!
Через минуту к месту происшествия мчался новенький синий «воронок», украшенный патриотичной красной полосою. Майор Наганов сидел рядом с шофером Веней и нервно курил «Беломор». Старшина Могучий не выходил у него из головы:
«Откачают или нет? Неужели и вправду смерть — в кредит? Или, может, Могучий вывернется? Подумать только — погибнуть от пешки… От простой нелепой пешки, — даже не от ферзя или ладьи…»
Путешествие на край ночи
…если
Его — бледного, порочного, хилого, с расстегнутыми штанами с горящим пророческим взглядом — плотно держал постовой Догадов. Сразу поняв, в чем суть, майор приказал Узелкову:
— «Скорую помощь»!
А про себя подумал точно, кратко: «Половой псих».
Затем майор обратился к потерпевшей:
— Не успел? Или было дело?
Потерпевшая кокетливо поежилась. Юбка на ней была измята, блузка разорвана.
— Не успел, гражданин майор! Постовой ваш помешал. И свидетели найдутся…
Это была известная всему уголовному — и милицейскому — миру Клава Белая. Она продолжала, ожесточаясь своими собственными же словами:
— Все равно было насилье! Сукин сын. Я его, мерзавца, упеку на десять лет. Или жениться заставлю, гада, ирода… Всю блузку разодрал, паскудник!.. Вот, смотрите сами…
Сквозь изодранную блузку нахально и нагло выглядывали груди Клавы Белой.
— Застегни свое хозяйство, — сказал чуть дрогнувшим голосом майор. В голову зачем-то влезла непристойность. Влезла и расплылась там сальным пятном.
Майор отвернулся и стал смотреть на место происшествия. Им была садовая скамейка, четвертая от входа в парк.
Насильник горячо заговорил:
— Скучно читать в парке надписи: «Помни о счастье», «Всем хорошим во мне я обязан книгам», а я был один… она шла одна… никто не заметит… хотя она вульгарная… зато она… я повалил на скамейку… скорее снять штаны… до конца не дали успеть… не дали… они везде… они не дали везде… они, они, они…
Майор не стал слушать дальше. Подъехала психиатрическая «скорая помощь», из машины выскочили дюжие санитары и схватили насильника в свои белохалатные объятия. Тот отчаянно вырывался из белых рук:
— Не пойдууу!
Помощи майора и Узелкова с Догадовым не потребовалось. Санитары в сей секунд скрутили насильника. Его нос вспотел от тщетных усилий. Насильник тихо-безнадежно произнес:
— Крысы… с ними считаются… с ними остаются… принимают за ум… с ними думают… а они — крысы… навеки крысы… крысы в плену… крысы в крысе… в клетке… особенно грустно… крысы на воле… крысы внутри крысы из крыс… крысиных крыс — грустно!
Майор махнул рукой и сел в «воронок», рядом с шофером. Старшина Узелков забрался в кузов и махнул, вслед за майором, ручкой постовому Догадову.
— В отделение! — сказал майор.
«Воронок» тронулся в обратный путь. Темнело. На город надвигалась полная происшествий ночь.
Сон номер три
Ночь была везде. Граждане спали.
Правда, спали не все. У станков работала третья смена. Не спали постовые и дежурные сиделки, не спали пограничники, зорко карауля невидимых врагов.