Коллонтай. Валькирия и блудница революции
Шрифт:
Вернувшись в Москву, Александра получила письмо от Павла вместе с вырезкой из орловской газеты, где был опубликован коллективный протест против расстрела Щастного.
К величайшему удивлению, она нашла среди подписавших протест и свое имя. Дыбенко в письме объяснял, что знает ее как принципиального противника смертной казни и как человека, который "с удовольствием ударит по Троцкому". Вот и поставил ее подпись.
Шура была возмущена до предела, что и отразилось в дневнике: "Как Павел посмел считать меня карманной женой?! Забыть, что у меня есть свое громкое имя, что я — Коллонтай?!!" Даже не отчитавшись в ЦК о своей агитационной поездке и не дождавшись возвращения Дыбенко, она уехала в Петроград.
Капитан 1-го ранга Алексей Михайлович Щастный командовал Балтийским флотом во время Ледового похода из Гельсингфорса в Кронштадт. Он сам покинул Гельсингфорс одним из последних на штабном корабле "Кречет" 11 апреля, когда на подступах к городу уже шли бои с наступающими белофинскими и немецкими войсками, взявшими Гельсингфорс 14
21 июня Щастный был приговорен к расстрелу. Это был первый смертный приговор после восстановления декрета о смертной казни, принятого 13 июня 1918 года. Члены президиума ВЦИКа левые эсеры ходатайствовали об отмене приговора, но большинством членов президиума он был утвержден. В одной из предсмертных записок Щастный писал: "В революции люди должны умирать мужественно. Перед смертью я благословляю своих детей Льва и Галину, и, когда они вырастут, прошу сказать им, что иду умирать мужественно, как подобает христианину".
Каких-либо конкретных доказательств заговорщической деятельности Щастного на суде представлено не было. По всей вероятности, здесь сказался страх большевистских вождей перед грядущим бонапартом — популярным военным вождем, который свергнет революционное правительство военной силой и установит собственную диктатуру. Щастный, популярный среди матросов, стал безвинной жертвой этого страха. В приговоре отмечалось, что трибунал "признал доказанным, что он, Щастный, сознательно и явно подготовлял условия для контрреволюционного государственного переворота, стремясь своею деятельностью восстановить матросов флота и их организации против постановлений и распоряжений, утвержденных Советом Народных Комиссаров и Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом. С этой целью, воспользовавшись тяжким и тревожным состоянием флота, в связи с возможной необходимостью, в интересах революции, уничтожения его и кронштадтских крепостей вел контрреволюционную агитацию в Совете комиссаров флота и в Совете флагманов: то предъявлением в их среде провокационных документов, явно подложных, о якобы имеющемся у Советской власти секретном соглашении с немецким командованием об уничтожении флота или о сдаче его немцам, каковые подложные документы отобраны у него при обыске; то лживо внушал, что Советская власть безучастно относится к спасению флота и жертвам контрреволюционного террора; то разглашая секретные документы относительно подготовки на случай необходимости взрыва Кронштадта и флота; то ссылаясь на якобы антидемократичность утвержденного СНК и ЦИКом Положения об управлении флотом, внося, вопреки этому Положению, в Совет комиссаров флота на разрешение вопросы военно-оперативного характера, стремясь этим путем снять с себя ответственность за разрешение таких вопросов; то попустительствовал своему подчиненному Зеленому в неисполнении распоряжений Советской власти, направленных к облегчению положения флота, и замедлил установление демаркационной линии в Финском заливе, не исполняя своей прямой обязанности отстранения таких подчиненных от должности; то под различными предлогами на случай намеченного им, Щастным, переворота задерживал минную дивизию в Петрограде; и всей этой деятельностью своей питал и поддерживал во флоте тревожное состояние и возможность противосоветских выступлений. Принимая во внимание, что вся эта деятельность Щастного проявлялась им в то время, когда он занимал высокий военный пост и располагал широкими правами во флоте Республики, Трибунал постановил: считая его виновным во всем изложенном, расстрелять. Приговор привести в исполнение в течение 24 часов". Реабилитировали Алексея Михайловича Щастного только в 1995 году.
Коллонтай поселилась в Царском Селе. Миша устроился работать в "детских общественных учреждениях", которые курировала первая жена Луначарского Анна Александровна Малиновская, сестра видного философа Александра Александровича Богданова-Малиновского. А ее помощницей была вдова Владимира Коллонтая Мария Скосаревская. "Только бы подольше не видеть Павла!" — записала Александра в дневнике. И там же она призналась, что Царское Село ей очень нравится: "Я не знала, что Царское Село так полно красоты и поэзии. Дворец Екатерины, ее личные комнаты и половина императора Александра I — это же чудо красоты, вкуса, изящества. А парк! Царское вполне может соперничать с Версалем и затмевает Потсдам. Мне все мерещится молодой Пушкин в тенистых аллеях парка. <…> Но то, что строили последние цари, скучно и безвкусно".
Она жила во дворце Екатерины Великой, гуляла по аллеям дворцового парка. Сын жил в одном из флигелей. Но Александра стала тосковать без Павла.
Между тем в Петроград из Москвы приехал на несколько дней Маслов, вернувшийся из эмиграции весной семнадцатого и с тех пор не имевший встреч с бывшей любовницей. От Зои он узнал, что Шура в Царском, и позвонил. Но разговора
6 июля 1918 года левые эсеры убили германского посла Мирбаха и подняли восстание в Москве против Брестского договора, надеясь или свергнуть большевиков, или перетянуть их на свою сторону. Но они действовали нерешительно. Большевикам удалось арестовать фракцию левых эсеров на V съезде Советов в Большом театре, так что восставшие были лишены многих авторитетных вождей. Троцкий вызвал из-под Москвы два латышских полка, сохранивших верность Ленину, и 7 июля восстание было полностью подавлено.
После левоэсеровского восстания в Москве 6 июля был арестован один из его руководителей Вячеслав Александрович Александрович. Дзержинский требовал его немедленного расстрела. Александровичу было предъявлено обвинение в организации восстания против советской власти и аресте М. Лациса, а также в отдаче приказа об аресте члена Коллегии ВЧК Я. Петерса. В ответ он заявил: "Все, что я сделал, я сделал согласно постановлению Центрального комитета партии левых социалистов-революционеров. Отвечать на задаваемые мне вопросы считаю морально недопустимым и отказываюсь". Славушку расстреляли уже в ночь на 9 июля. Троцкий 10 июля так отозвался об Александровиче: "Я его знал и, когда встречался с ним, никогда не спрашивал, левый он эсер или большевик. Он был авторитетный член комиссии, и это было достаточно. Эта Комиссия была одним из важнейших наших органов, боевым органом, направленным против контрреволюции. И так как контрреволюция давно уже хотела учинить покушение на графа Мирбаха, то комиссия имела свои задачи расследовать это дело, ибо мы обязаны охранять личность представителей иностранных держав, точно так же мы охраняем американских и английских послов, ибо они находятся под протекторатом государства, взявшего на себя обязанность их охранять. Покушение против представителей иностранных держав есть угроза миру и подрыв авторитета Советской власти. Александрович занимался расследованием монархических нитей заговоров против Мирбаха. Он работал рука об руку с Дзержинским, ему доверяли, и он делает эту Комиссию органом убийства графа Мирбаха, он похищает 500 000 рублей и передает левоэсеровскому ЦК на организацию восстания. Он был революционер, и мне рассказывали, что он умер мужественно, но здесь дело идет не о личной оценке, а о долге власти, которая хочет существовать. Он должен понять, что товарищ Председателя Комиссии по борьбе с контрреволюцией не может допускать превращения аппарата Советской власти в орудие восстания против нее, не может взять деньги этой власти для организации восстания, арестовать ее представителей. А он арестовал Дзержинского, своего ближайшего начальника, который доверял ему. Большего вероломства (правда, продиктованного дисциплиной партии) — большего вероломства и большего бесчестия нельзя себе представить".
Между прочим, 14 апреля 1998 года, в соответствии с заключением Генеральной прокуратуры Российской Федерации от 14 апреля 1998 года, на основании п. 3 ст. 5 Закона РСФСР "О реабилитации жертв политических репрессий" Александрович был реабилитирован в связи с тем, что "никаких доказательств совершения Александровичем каких-либо противоправных действий против советской власти и революции в деле не имеется. Сведений о подготовке террористического акта над Мирбахом Александрович не имел, а заверение удостоверения от имени Дзержинского, дающее полномочия Блюмкину и Андрееву на аудиенцию у посла Р. Мирбаха, не может служить основанием для привлечения Александровича к уголовной ответственности и его осуждению". Правда, не вполне понятно: а как быть с арестом Дзержинского? Впрочем, к тому времени, когда Александровича реабилитировали, Феликс Эдмундович превратился в очень плохого человека, и его арест вообще могли поставить Александровичу в заслугу.
А ведь Славушка был неравнодушен к Александре, даже предлагал связать их судьбы. Сын губернатора (его настоящее имя — Петр Георгиевич Дмитриевский, а фамилию Александрович он получил от отчима) в 1915 году бежал из ссылки в Иркутской губернии и под видом кочегара на русском судне добрался из Мурманска до Норвегии. Здесь он и встретился с Коллонтай. Она вспоминала: "Мы долго не знали, что он в буквальном смысле умирал с голода, он никогда не говорил о себе. При этом он первым шел на помощь нуждающимся товарищам, и его скромная комната служила пристанищем для всех, кто искал приюта или ночлега. Чтобы не быть в тягость, он поступил рабочим на завод. Рядом с ним за станком одно время работал беглый иеромонах Илиодор (друг Григория Распутина, превратившийся в его злейшего врага. — Б.С.). Но Александрович не подавал руки бывшему погромщику".
Меньшевик Николай Николаевич Суханов (Гиммер) писал: "Этот Александрович был всегда левым, даже весьма левым эсером, находившимся в резко оппозиционном, можно сказать в революционном, настроении по отношению к собственному партийному большинству…Позицию тогдашнего эсеровского рабочего Петербурга представлял именно он, Александрович, в отличие от интеллигентских эсеровских кружков, которые быстро монополизировали партийную марку при помощи культурных сил, нахлынувших в партию после революции из радикального лагеря". Он оставался приверженцем террора. С партийным псевдонимом Пьер Ораж, с фальшивым паспортом на имя Федора Темичева он еще летом 1916 года нелегально вернулся в Россию и встретил Коллонтай в Петрограде уже в качестве члена исполкома Петроградского совета от левых эсеров, но вскоре его вынудило уйти из исполкома эсеро-большевистское большинство Совета.