Колодец
Шрифт:
Собака рухнула сверху неожиданно.
И мы вместе с ней забарахтались в зловонной жиже дна заброшенного колодца.
Помогла.
– Собака, - обратился я к ней.
– Ты зачем сюда прыгнула? Ты ж сверху могла веревку притащить. Как-нибудь да заклинил бы наверху. А теперь?
Собака поджала губы и, презрительно отвернувшись, начала слизывать с себя грязь.
Я
Идиллическую чистку прервал стон существа из отвода.
И опять я почувствовал как красные муравьи кусают и жгут мое сердце.
Что-то такое произошло и с собакой. Она судорожно задышала и с всхлипом зевнула.
– Давай песик, я тебя заброшу в отверстие.
Собака встала на задние лапы, вытянула шею и долго тянула носом в направлении шахты.
Потом села и нахмурилась.
– Но ведь как-то выбираться надо?
– принялся уговаривать я четвероногого друга.
– Я тебя туда закину, потом ты там как-нибудь раскорячишься...
Собака скептически посмотрела на меня и еще раз зевнула.
– Раскорячишься, раскорячишься... жить захочешь - еще как раскорячишься!
Вообще отвернулась.
– Ах, так, - возмутился я, - тогда другой вариант. Становись возле дырки, я встану на тебя... выдержишь, выдержишь... заберусь, а потом подпрыгнешь и я подцеплю тебя оттуда за ошейник.
Собака выбрала первый вариант и запрыгнула мне на ручки.
Оп! И с рук упрыгнула во глубину неизвестного отверстия. И пропала.
– Песик...
– ласково позвал я и продолжил не меняя интонации:
– Песик, твою ж дивизию, ты куда хренов штреколаз запропастился?
И сам испугался, что сказал. Мысль - она, зараза, - очень ведь даже и материальна...
А выход на поверхность очень нужен. И так же ласково поправился:
– Вернись взад, чертов штольнелаз...
Молчание.
Сдружились они там, что ли?
И я начал ждать, напряженно слушая тишину. И гнать от себя мысли о том, что собака могла... Нет, нет. Это просто очень длинная штольня с выходом где-нибудь из крутого берега реки или озера. И песик скоро вернется, и черный нос будет в земле, и он будет чуть пыхтеть и уфать оттого что разведка была уж слишком глубинной, и глаза бусинки будут весело на меня смотреть, и всем своим уфаньем он будет выражать радость, что нашел выход и вернулся за мной.
И опять раздался стон-мяуканье. И зажгло сердце. Застучали молоточки.
– Уф-ф...
Ах, ты ж моя... ну... давай, уцепись там за что-нибудь, вытяни шею, я схвачусь за ошейник.
Собака пробормотала что-то нелестное, но шею вытянула.
И я, подпрыгнув, уцепился одной рукой за ее ошейник, а второй за склизкий край дыры.
Каким-то невероятным совместным напряжением организмов я очутился на полкорпуса в отводе, подтянул одно колено и в глазах опять помутнело. Я потерял сознание. Очнулся я от еле уловимого лизания лица. В голове развиднелось и я узрел...
***
Я увидел существо. Нет. Сначала я увидел глаза. Это были две кровоточащие раны. И в те доли секунды, что я смотрел в них (или они в меня, памятуя старика Ницше) я увидел все.
Я увидел сбитую собаку, чье измочаленное передним колесом тело с хрустом окончательно размозжилось под задним скатом маршрутного такси.
Я видел привязанную подростками к железнодорожным рельсам судорожно бьющуюся суку, в тщетных попытках освободиться при виде надвигающегося локомотива.
Забитую молотками и одинокий, навсегда уставившийся в грязный потолок подвала собачий глаз с немым вопросом: "За что?..."
Кровавые пузыри у щенка из пасти, сброшенного в котлован на хищно торчащие арматуры.
Я видел их всех: забитых бейсбольными битами, отравленных, задохнувшихся в машине, утопленных, вспоротые животы и отрезанные головы...
Я осознал. То, что я видел в глазах-ранах существа – это кладбище собак погибших по вине человека. Не конкретно мое - личное кладбище, - но с древнейших времен коллективное человеческое.
Уводя мою память в глубь времен, существо мне показывало все больше и больше страшных картин.
Распятые собачьи трупы на улицах города.
Зарытых живыми в землю; страшно изуродованные судорогой тела в попытках освободится из-под толщи земли.
Изломанные, искореженные трупы собак, которых забили камнями, привязав к столбу.
Я ощущал тошнотворный запах горящих живых факелов на улицах средневекового города.
Причудливые ледяные статуи заживо замороженных животных ради прихоти человека.
Эпоха за эпохой вставала перед моими глазами.
Растоптанные конями после странной людской игры.
Висящих на жертвенных деревьях с выпущенными кишками.
Сброшенных со скал.
Посаженных на кол.
Сваренных заживо.
С полностью переломанными костями, но живых и погруженных в холодную проточную воду для улучшения вкусовых качеств.