Колокол и держава

Смирнов Виктор Григорьевич

В последнее время владыка все чаще задумывался о преемнике. Пимен умен, оборотист, душой предан Новгороду, но тщеславен и все норовит прислониться к сильным да богатым. А ведь еще преподобный Антоний Римлянин предостерегал церковь против угодничества властям предержащим. Да только власть – она как костер. Далеко сядешь – замерзнешь, близко – обожжешься. Станешь хорош богатым да знатным, потеряешь доверие простой чади.

А силы уже на исходе. Нынче вот едва поднялся с постели, с трудом повесил на шею железные вериги, которые стал носить еще в бытность игуменом, только теперь они ох как потяжелели, будто в землю тянут. Отпроситься

бы за немочью, воротиться в родной Отенский монастырь, прожить остаток дней в тишине и покое. Но как уйдешь, когда надвигается на Новгород такая гроза…

Прочитав краткую молитву и благословив совет господ, владыка Иона устало опустился к кресло, предоставив слово степенному посаднику Дмитрию Борецкому [1] . Встал боярин лет двадцати пяти, красивый зрелой мужской красой. Светло-русая борода по-новгородски заплетена в косичку. В левом ухе серьга с капелькой рубина. На широких плечах темно-вишневый опашень рытого бархата, талия перехвачена златотканым поясом, в распахе шелковой рубашки обнажена загорелая сильная шея.

1

Степенью в Великом Новгороде назывался вечевой помост, на который всходил главный из шести посадников (прим. автора).

Степенным посадником Борецкого избрали всего полгода назад. Он был старшим сыном богатой и знаменитой Марфы-посадницы и стал самым молодым новгородцем, удостоившимся столь высокой чести. Даже старики уважали Дмитрия за ранний ум, образованность и отвагу, за гордость без спеси. Для золотой новгородской молодежи он был истинным кумиром, а сколь девиц и жен новгородских вздыхали по красавцу-боярину, то и вовсе никому не ведомо.

Выйдя на середину палаты, Дмитрий поклонился сначала владыке, затем всей господе. Пряча волнение, обвел собравшихся испытующим взором, соображая, на кого можно рассчитывать. Лошинский, Офоносов, Есипов, Василий Казимир – эти точно поддержат. Преданно глазел на старшего брата Федор Борецкий, по-уличному Дурень. Увы, природа отдохнула на братце. Сколько билась с ним мать, да только не в коня корм, в одно ухо влетает, в другое вылетает. Со скрипом протолкнули его в уличанские сотские. Должность для знатных Борецких невместная, но мать решила, что ради лишнего голоса в совете господ можно и претерпеть.

Враждебно щурятся явные противники, тяготеющие к Москве. У одних там торговый интерес, другие надеются заслужить милость великого князя Московского, третьи просто боятся войны. Самые горластые в московской партии – вот они: Овинов, Никифоров, Клементев, Туча.

Третьи и самые многочисленные – колеблющиеся. На пиры к Борецким ходят охотно, пьют широким горлом, но, протрезвев, снова начинают сомневаться. Даже вон родной тестюшка Яков Короб и тот затылок чешет, боится с Москвой рассориться.

Вчера на семейном совете мать, боярыня Марфа, заставила Дмитрия вслух повторить свою речь, чтобы не сбиться и не ляпнуть чего не след. Матерью Дмитрий всегда восхищался и до сих пор ее побаивался. Вот и в этот раз Марфа придумала хитроумный план, как склонить совет господ к союзу с Литвой. Сначала Дмитрий должен был поднять больной вопрос о новгородских владениях на Двине, на которые давно покушается Иван III, великий князь

московский. Его люди обхаживают двинских бояр, соблазняя всяческими льготами, и, по слухам, уже готовится московское войско для захвата спорных территорий.

Потери Двинских земель не могли допустить даже ярые приверженцы Москвы. Богатое мехом, серебром и воском Подвинье давало добрую треть доходов вечевой республики, да и у многих присутствовавших там имелись свои вотчины. Значит, надо убедить господу спешно послать на Двину войско во главе со служилым князем Василием Гребенкой-Шуйским, дабы приструнить изменников-бояр и дать отпор, буде Москва захочет действовать силой. А поскольку в столь тревожное время город без защиты оставлять никак нельзя, надо слать послов к королю Казимиру договариваться о военном союзе.

Замысел выглядел весьма убедительно, однако что-то подсказывало Дмитрию, что вряд ли все пройдет легко и просто. Всякому ясно, что новгородского союза с Литвой Москва не потерпит, ибо по Яжелбицкому договору Новгород лишался права вести самостоятельные международные переговоры.

С двинским вопросом и впрямь управились на удивление быстро, почти без споров. В помощь князю Гребенке-Шуйскому отрядили новгородского воеводу Василия Никифоровича. Тут же составили разруб, определив количество воинов от каждого конца. Голосовали, как обычно, вставанием. Встали человек сорок, десяток воздержались.

Дмитрий облегченно вздохнул, в очередной раз восхитившись прозорливостью матери. Но теперь предстояло самое трудное. В кратких словах посадник обрисовал нынешнее положение вечевой республики. После двухлетней осады великий князь все ж таки взял Казань, развязав себе руки. Теперь его главная цель – Великий Новгород. На стороне Москвы и другие княжества, а также татарские наемники. Против такой силы Новгороду без сильного союзника не устоять. И такой союзник есть. Это король польский и великий князь литовский Казимир. У него и надо просить князя и войска.

Когда Дмитрий умолк, в палате повисла гнетущая тишина.

Первым подал голос боярин Людина конца Захарий Овин. Спросил вкрадчиво:

– Ты что же, Борецкий, никак войну нам сотворить хочешь? Как прознают на Москве, что мы с Казимиром договариваемся, тотчас пойдут на нас со всей силой. Торговлю по Волге перекроют, голод начнется. И митрополит Московский крик поднимет: с католиками связались, веру православную предали!

Овину зычно возразил славенский посадник Олферий Иванович:

– А ты, Захар, аль того не ведаешь, что Иван Московский на малом не успокоится. Всех под себя подомнет. Всю новгородскую старину порушит, сделает из нас свою вотчину. Вчера ты был сам себе господин, а завтра станешь слуга государев, хочет – казнит, хочет – милует, чихнуть не даст без своего соизволения. А с королем Казимиром можно договориться, чтобы на веру не посягал и наших привилегий не касался.

На этом разумный спор оборвался. Поднялся страшный гвалт. Заголосили, завскакивали, как каменьями швырялись обидными словами. Холуи московские! Подхвостники литовские! Сановитые бояре лаялись, ровно ярыги на торгу. Дмитрий Борецкий, срывая голос, взывал к порядку, но его не слушали. Хватались за грудки, вспоминали старые обиды, дело шло к потасовке, и она не заставила себя ждать. Неревский тысяцкий сцапал за бороду славенского посадника, тот извернулся и с размаху влепил противнику звонкую затрещину.