Колокол по Хэму
Шрифт:
Грей прочел его 4 мая 1972 года.
Письмо начиналось следующими словами: „Сразу после известия о смерти Гувера Клайд Толсон позвонил из резиденции директора в штаб-квартиру ФБР, вероятно, Дж. Р. Мору.
Толсон распорядился вынести все конфиденциальные материалы, содержавшиеся в кабинете Гувера. К 11 часам утра они были перемещены в резиденцию Толсона. Находятся ли они по-прежнему там, неизвестно. Главное заключается в том, что Дж. П. Мор солгал вам, утверждая, будто бы этих материалов не существует. Они существуют. Их систематически скрывают от вас…“
Директор
Грей потребовал объяснений от своего заместителя Мора, который вновь заверил его, что никаких секретных и конфиденциальных материалов не существует. Грей собственноручно написал Мору записку: „Я вам верю!“
Мисс Гэнди, пятьдесят четыре года состоявшая личным секретарем Гувера, упаковала 164 папки в картонные ящики, которые сначала были доставлены в дом Клайда Толсона, а затем перевезены в подвал дома Гувера на Тринадцатой улице.
Оттуда они исчезли.
Мой друг из Лэнгли вновь позвонил мне в Калькутту 21 июня 1972 года. Его имя у всех на слуху. Он прославился тем, что выявлял информаторов в ЦРУ. Он ненавидел советских шпионов и почти в той же мере – соглядатаев из ФБР.
В давние годы существования ОСС он был другом Билла Донована и работал со мной в специальном отделе, который занимался Британией и Израилем. Мы вместе обедали с Кимом Филби, прежде чем этот двойной агент бежал в Москву. И мы поклялись больше никогда не допускать подобную оплошность.
– Они у меня, – сообщил мой друг по закрытому телефонному каналу.
– Все?
– Все, – ответил мой друг. – Спрятаны в условленном месте.
Несколько секунд я молчал. После долгих лет на чужбине я мог вернуться домой, если захочу.
– Это очень интересные материалы, – сказал той ночью мой друг. – Если мы их опубликуем, они полностью перевернут жизнь в Вашингтоне.
– Они перевернут весь мир, – заметил я.
– Надеюсь, мы скоро встретимся.
– Да, – ответил я и аккуратно положил трубку.
Глава 34
Я не вернулся домой ни в 1972, ни в конце 1974 года, когда оставил службу в Управлении.
Я приехал в Штаты четыре дня назад, почти пятьдесят шесть лет после того дня, как покинул страну, вылетев из Майами в Гавану, чтобы встретиться с человеком по имени Эрнест Хемингуэй.
Никто не хочет становиться глубоким стариком и видеть, как друзья один за другим покидают этот мир, но такова была моя судьба. Мне сейчас почти восемьдесят шесть. В молодости в меня попали четыре пули, я пережил две серьезные автокатастрофы и одну авиационную, меня четыре дня и четыре ночи носило по волнам Бенгальского залива, и однажды я провел неделю, бродя по Гималаям в самый разгар зимы. Но я уцелел. По чистой случайности.
Однако десять месяцев назад удача отвернулась от меня.
Я велел своему водителю отвезти меня в Мадрид к врачу, которому регулярно показываюсь дважды в год. В свои шестьдесят два он выглядит стариком и всегда ругает меня за то, что я езжу к нему. „Сколько лет прошло с тех пор, когда даже в Испании можно было вызвать врача на дом?“ – обычно шучу я.
Но в этот августовский день нам было не до шуток. Врач назвал мне этот недуг по-медицински и простыми словами объяснил, в чем он заключается.
– Будь вы помоложе, – сказал он с искренней печалью во взгляде, – мы бы попробовали операцию. Но в восемьдесят пять лет…
Я хлопнул его по плечу.
– Хотя бы год вы мне дадите?
Однажды Хемингуэй сказал, что для написания книги ему требуется год.
– Боюсь, мой друг, я не могу обещать вам даже такой срок, – ответил доктор.
– Ну, хотя бы девять месяцев?.. – Вряд ли моей книге будет суждено стать гениальным произведением, таким, как работы Хемингуэя, и я не сомневался, что мне хватит девяти месяцев. Девять месяцев казались мне довольно продолжительным периодом времени.
– Может быть, – ответил врач.
Тем вечером, возвращаясь домой в холмы, я велел шоферу остановиться у универсального магазина, чтобы купить бумагу и лазерный принтер.
В 1961 году, в ту неделю, когда мне стало известно о смерти Хемингуэя, я твердо решил написать о тех нескольких месяцах, которые провел с ним в 1942 году. На прошлой неделе, спустя почти тридцать семь лет после этого обещания, я закончил черновик книги. Я знаю, что в нем следует многое переписать и поправить, но, боюсь, это невозможно. Я никогда не был уж очень дисциплинированным человеком и не намерен меняться на старости лет.
До окончания Второй мировой войны я не читал литературных произведений. Я начал с Гомера и целое десятилетие посвятил изучению Чарльза Диккенса и Достоевского. Первую книгу Хемингуэя я прочел в 1974 году, в ту неделю, когда Никсон ушел в отставку. Это был роман „И восходит солнце“.
Я вижу слабости прозы Хемингуэя, которая, как он утверждал, „обладает самосознанием“, а также слабости его еще более „самосознающих“ философских позиций. Порой – особенно это касается его поздних книг, например, „За рекой, в тени деревьев“ – критики справедливо замечают, что стиль Хемингуэя становится пародией на стиль Хемингуэя.
Но как хорош он был в пору своего расцвета! В его творениях чувствуется тот самый гений, о котором он говорил ночью на песчаном склоне холма над маяком Пойнт Рома.
Впервые я услышал живой голос Эрнеста Хемингуэя в его коротких рассказах. Именно там я начал видеть ястреба в мазке голубой краски на фоне неба. Именно в них я мельком уловил блеск… даже не перископа, а оставленной им едва заметной полоски на синих водах Гольфстрима, и сразу ощутил запах двигателей субмарины, запах пота ее экипажа и страха двух мальчишек, ждущих высадки на берег и гибели.