Колокол
Шрифт:
Майкл поджидал его на другой стороне переправы, он хотел сократить ту часть пути, которую им пришлось бы проделать вместе. Заодно хотел он и убедиться, что поблизости нет Ника. К счастью, его не видно было ни в поле, ни в лесу. Возвращаясь к озеру, Майкл заметил Тоби — тот мчался от дома по заросшему травой косогору. Он прыгнул в лодку, едва не перевернув ее, и припустил на ней по озеру со скоростью, на какую только было способно это неповоротливое суденышко. Совсем запыхавшись, Тоби выскочил на мостки, где уже стоял Майкл.
— Привет, Тоби, — невозмутимо сказал Майкл и, сразу развернувшись, первым пошел по тропинке к лесу. — Я хочу показать тебе козодоев. Помнишь, я обещал. Это неподалеку отсюда. Ты что-нибудь знаешь о козодоях?
Тоби, упрямо глядя себе под ноги, покачал головой.
— Козодой — птица перелетная. Он вот-вот улетит, и всякий раз перед тем, как улетать, он поет особенно. Знаешь, это одна из самых необыкновенных птиц. Латинское ее название captrimulgus, то бишь козодой. Одно время думали, что птица эта питается козьим молоком. Пение его — надеюсь, ты его услышишь — это тукающий звук всего из двух нот. Козодой летает только в сумерках, полет его странен, необычайно стремителен и в то же время хаотичен — как у летучей мыши. Есть у него еще одна странность — сидя на ветке, он часто расправляет крылья и хлопает ими за спиной.
Тоби молчал. Они уже зашли в глубь леса, и, хотя повсюду было светло, здесь уже совсем стемнело. Угасающий свет заходящего солнца не мог пробиться сквозь толщу деревьев, да они и сами, казалось, нагнетали тьму. Майкл с Тоби свернули на широкую, поросшую травой просеку, где среди дубов и вязов было высажено много елей. Здесь было посветлее, но все равно сумрачно, смеркалось просто на глазах. Просека вела к монастырской ограде с прорубленной в ней калиткой; стена проглядывала вдали, на ней лежали последние солнечные блики.
Где-то посреди просеки Майкл отступил под дерево. Они стояли молча, вслушиваясь в безмолвную, но волнующую и живую тишь темнеющего леса. Стояли долго, друг на друга не глядели, будто оцепенели. Вдруг откуда-то поблизости, из-под деревьев, донеслись, словно сигнал, глухие хлопки. И сразу вслед за ними — дребезжащее уханье, потом вновь хлопанье — и в сгущающихся сумерках просеки неожиданно показались птицы. Они заметались меж деревьями, кружа в упорном, как у летучих мышей, танце. Понять, сколько их, было невозможно, но от того, как они взмывали и зависали в этом плотном мраке, как мягко шуршали своими длинными острыми крыльями, казалось, что их видимо-невидимо. А в глубине леса не смолкало глухое хлопанье.
Вскоре совсем стемнело, и почти ничего не стало видно. Только где-то над головой, в вышине смутно угадывались птицы, они, словно огромные листья, кружились, не падая, пока наконец не скрылись во тьме надвигающейся ночи. Майкл медленно побрел на середину просеки. Он не оборачивался к Тоби, тот шел рядом, мягко ступая по стелющейся траве. Необычный покой снизошел на Майкла, и он чувствовал, что и Тоби пребывает в таком же состоянии. Они будто вместе побывали на свершении некоего таинства, раскрепощающего обряда. Жаль было нарушать этот благословенный покой пошлыми объяснениями. И все же он заговорил, произнося слова, как заученные наизусть.
— Тоби, о том, что произошло вчерашней ночью. Я поступил глупо и дурно. Уверяю тебя, это вовсе мне не свойственно. Я сам был удивлен почти так же, как ты. Не хочу это драматизировать. Я не говорю тебе «забудь» — это не в нашей власти, но, прошу тебя, давай не будем тревожить себе душу, не будем придавать этому особого значения. Поступок этот дурной, но касается он меня и никоим образом тебя. Я просто хотел извиниться перед тобой и попросить не думать об этом. Знаю, ты не станешь об этом рассказывать. Я боялся только, что тебя это будет мучить. И очень сожалею, что огорчил и взволновал тебя. Надеюсь, ты постараешься и не допустишь, чтобы случай этот испортил тебе пребывание в Имбере.
Они остановились и повернулись лицом друг к другу. Было уже совсем темно, даже на открытой просеке, и деревья, почти невидимые, выделялись по краям просеки более плотными сгустками мрака. Тоби глядел под ноги, потом с явным усилием поднял голову и посмотрел на Майкла.
— Конечно, все в порядке, — тихо сказал он. — Простите меня. Все в порядке. Хорошо, что вы так со мной поговорили. Я все понимаю. Что касается меня, то я вычеркнул из своей памяти этот случай.
Майкл глядел в его потемневшее лицо и испытывал странное deja vu. [35] Где прежде разыгрывалась эта сцена с ее неизбежным финалом? Он и говорил, и двигался — и все время держал в памяти тот меркнущий свет в его школьной комнатке, когда они с мальчиком подолгу сидели неподвижно друг против друга.
35
Чувство уже виденного (франц.).
— Спасибо, — сказал Майкл, тоже едва слышно.
Никакая сила на земле не могла его удержать в тот момент, чтобы не коснуться Тоби. Он наугад протянул руку — и, словно притянутая магнитом, рука Тоби встретила ее крепким пожатием. Молча стояли они в темноте.
Глава 13
Было утро следующего дня. За завтраком солнце по-прежнему ярко сияло, но какая-то пронзительность и холодок в воздухе уже выдавали время года, и глазу быстрее открывались знаки осеннего увядания. Раннее утро Тоби провел с Пэтчуэем — тот горел желанием научить его пользоваться культиватором. Тоби обнаружил, что культиватор, как ни странно, его не интересует, и обращался с ним крайне неумело. После одиннадцати его, как обычно, отрядили в сарай на фасовку, но там, как выяснилось, делать ему было нечего. Миссис Марк торопилась в дом, где затеяла стирку, а его отправила снова в сад. Тоби же потихоньку улизнул. Ему хотелось подумать.
Он решил посидеть немного в часовне для посетителей и прошел по дамбе, не опасаясь, что его могут заметить. В часовне он бывал только во время мессы, и сейчас, пустая и безмолвная, она внушала ему благоговейный трепет. Занавески были отдернуты, сквозь решетку виднелся алтарь и пробивалось тусклое освещение храма. Свет проникал в часовню для посетителей через два маленьких оконца с зеленоватыми стеклами, так что было довольно темно. В монашеской часовне казалось еще темнее, там окна наверняка застеклены позд-невикторианскими витражами. Внутри ужасно тихо и как-то сосредоточенно.
Тоби постоял в дверях, напрягая слух. Ему говорили, что денно и нощно в часовне молится кто-нибудь из монахинь. Он ничего не услышал. На цыпочках подобрался он к решетке и стал у алтарной оградки, выдававшейся вперед фута на три. Странно было стоять сбоку от алтаря и не видеть самой часовни. На оградку Тоби ступить не осмелился; нервно оглянувшись, он прижался к левой стене часовни и просунулся через прутья решетки. Ему удалось увидеть совсем немного из того, что было скрыто от посторонних глаз, — алтарные ступени, несколько инкрустированных плит на полу да кусок противоположной стены. Основная же часть храма была по-прежнему недоступна.