Колокол

Мердок Айрис

Вглядываясь в густой сумрак, Тоби вдруг вспомнил тень озера, в которой мир отражался иными красками, и его охватило неодолимое желание пройти за решетку. Едва только мысль эта пришла ему в голову, он вздрогнул и испугался. В общем-то ничто его не сдерживает: он может отворить дверцу в решетке, пройти в часовню и постоять там с минутку, глядя на храм. Интересно, что бы он там увидел? Множество пустых скамей и где-нибудь в дальнем углу — одинокую монахиню, стоящую на коленях и мрачно взирающую на него; или — при этой мысли он содрогнулся, — может, всего в нескольких ярдах от него в этот момент сидит в полном молчании вся община. В общем-то ничто его

не удерживает от того, чтобы войти. В то же время это нечто совершенно невозможное. Он даже не мог себя заставить ступить в проем.

Он

быстро отошел в глубь часовни для посетителей, устыдившись, что его могут застать за подглядыванием, и сел на скамью. Он был раздражен, раздосадован и расстроен. Вчера он пережил сначала шок, потом страх, а затем это лихорадочное, нетерпеливое желание поговорить с Майклом. Но вчера он хоть был сам по себе, вчера он был зрителем. А сегодня он чувствовал себя вовлеченным. Он стал жертвой насилия, а затем каким-то образом оказался к нему причастчым, и он уже не жертва, а соучастник. Он понимал, что в общем-то несправедлив к Майклу. То, что вчера говорил Майкл, было в высшей степени разумно и сдержанно; после того короткого разговора на просеке они отправились домой и по дороге с напускной небрежностью обсуждали посторонние дела. Но в памяти Тоби осталось иное — то, как Майкл стиснул его руку, и то долгое мгновение, когда они стояли, крепко держась за руки. Если бы только этого не было! Ведь Тоби знал, что и сам — так же как Майкл — страстно жаждал этого прикосновения. И не мог сдержать своих чувств. Что ни говори — это походило на встречу возлюбленных; и задним числом слова Майкла казались попросту соломенной трухой, летящей на бушующий костер любовного свиданья. Тоби чувствовал, что втягивается во что-то сомнительное и чувственное, и это было ему не по душе.

Тем не менее неприязни к Майклу он не ощущал. Даже чувство физической брезгливости, которое внушала ему вся эта история, по-прежнему обращено было на него самого. То, что совершил Майкл, было для Тоби потрясающим открытием. Представления его о человеческом существовании в целом усложнялись просто на глазах и даже за короткий промежуток времени продвинулись вперед. Тоби был уже менее склонен лепить Майклу ярлыки или вписывать его в какие-то рамки. Его, скорее, снедало любопытство. Это кем же надо быть, чтобы считаться чуть ли не священником и запросто целовать мальчиков? А ну как Майкл, несмотря на свои слова, частенько это делает? А может, у него был просто внезапный неодолимый порыв? Мучают ли его угрызения совести? Не оставляло Тоби и приятное сознание того, что ему известна низменная сторона столь почитаемого человека. При всем отвращении к создавшемуся положению он ощущал своего рода удовольствие от того, что обрел над Майклом власть, которую едва ли сам мог отличить от побуждения заступиться за него. Он обнаружил, что на мыслях о слабине Майкла он останавливается с нежностью.

Не в привычках Тоби было сидеть и раздумывать. Он был практического склада ума, энергичен и обычно совершенно беззаботен. С бесхитростностью, идущей от действительно прекрасного воспитания, он считал себя еще не совсем взрослым. Мужчины никогда его не волновали, да и женщины тоже. «Влюбленность» он считал чем-то оставленным на будущее, на то, как ему все еще казалось, весьма отдаленное будущее, когда он познакомится с другим полом. И он был сражен теперь тем, как быстро переменились его представления о мире. Работать совершенно не хотелось. Сидеть бы только и думать, вот как сейчас, без конца вспоминая, что они говорили и делали, и вызывая в памяти тускло-золотистые волосы и узкое, озабоченное, ястребиное лицо своего друга. А ну как это и есть та самая влюбленность, в ужасе спрашивал он себя.

Тоби был далек от того, чтобы искушенно считать, что все мы небезучастны к воздействию обоих полов. Он полагал, что любить можно либо мужчин, либо женщин и, коли уж у кого обнаружились, на его несчастье, гомосексуальные пристрастия, нормальная жизнь ему навсегда заказана. Мысль эта наполнила его потаенным страхом. Майкл просил его не преувеличивать значения того, что произошло, но ведь то, что произошло, произошло с ним и продолжает происходить, и управлять этим он может в

той же малой степени, что и процессом пищеварения. Он задался вопросом — а после минувшей ночи к тому было больше оснований, — уж не гомосексуалист ли он по природе?

Влекли ли его женщины? То, что не влекли, до этого самого момента ничуть не волновало Тоби. Теперь это беспокоило его, и он начал желать немедленных подтверждений на сей счет. У Тоби был брат намного младше его, а сестер не было. Он почти не сталкивался с девочками своего возраста. Не было никаких образов, чтобы вызвать их в памяти и проверить свои наклонности. Он немного поразмыслил, довольно общо, над своими представлениями о Женщине. Стройное и все же материнского облика существо предстало перед ним. С робостью начал он раздевать его. Вглядываясь в это видение и тайком наблюдая за своей реакцией, он постепенно убеждался, что это замечательное воплощение женственности обретает черты Доры Гринфилд.

Тоби удивило и порадовало это открытие. Прежде он как-то не отдавал себе отчета в том, что находит Дору привлекательной, но теперь, когда он решительно исследовал свое умонастроение, подогревая объяснения, которые раньше счел бы непристойными, ему показалось, что неравнодушен он к се чарам довольно давно. Действительно, у нес такая чудная головка в обрамлении прямых прядей золотисто-каштановых волос — словно с итальянской картины; к тому же Дора такая кругленькая, можно сказать, пышка. На время воображение Тоби смутил более откровенный образ Доры. Но более всего видел он ее лицо: полный рот, мягкие черты, материнское, ободряющее выражение глаз. И если от более холодного образа Кэтрин, при всей его прелести, мысли Тоби отлетали, как от статуи Артемиды, то в своих воспоминаниях о выражении лица и жестах Доры он находил теплое поощрение и приглашение.

Эти фантазии прервал звук движенья из монашеской часовни. Послышались мягкие шаги и шелест тяжелых юбок. Тоби в страхе вскочил. Должно быть, настало время для sext [36] . Он стоял, вслушиваясь в шаги и наводящее на сомнительные мысли шуршание юбок. Какое-то время они продолжались, затем раздался оседающий звук — будто громадная птица усаживалась в гнездо. Наступила тишина, и наконец ее прорезало одинокое сопрано, вознесшее бесхитростное песнопение. Тоби был потрясен. Было что-то чудовищное, почти вызывающее в невидимой и неприступной близости стольких женщин. Утверждение о полной непричастности мирян к монастырской жизни нельзя полностью принимать на веру; это соприкосновение показалось Тоби раздражающим, бередящим, возбуждающим. У певшей монахини был очень тонкий, поставленный голос, немного похожий на голос Кэтрин. Песнопение длилось, пока ужасающая чистота и суровость его не стали непереносимыми. Он развернулся и, спотыкаясь, пошел из часовни наружу.

36

Церковная служба в 12 часов дня.

На слепящем солнечном свету он ощутил невыразимую тоску и безутешность. Он чувствовал смутное желание совершить что-нибудь дерзкое, насильственное. Сознание того, что он прогуливает работу в саду, беспокоило и в то же время доставляло удовольствие. Неторопливо свернул он в сторону от дамбы и двинулся вдоль монастырской стены по направлению к главной дороге, которая была еще далеко. Он шел вплотную к стене, ведя по ней рукой. Высоченная стена была сложена из небольших квадратных камней, гранита и бурого железняка, и вид имела крапчато-золотистый. Пыль от сухой поверхности стены цветочной пыльцой оставалась у него на ладони. Опустив голову, брел он, до крайности злой на себя и весь мир.

Вскоре по обе стороны стены, забиравшей в сторону от озера, появилась кайма деревьев, и Тоби очутился в лесу. Чуть позже он понял, что место ему знакомо. Слева открывалась широкая хвойная просека, ведущая к озеру, и в дальнем ее конце он видел, как солнце играет на поляне совсем неподалеку от сторожки. Воспоминания о минувшем вечере ожили в нем, и у него возникло странное чувство, будто он неверующий, а за ним — ощущение крайней испорченности. Насилие рождается из желания убежать от себя. Тоби взглянул вверх, на стену.