Колокола Бесетра
Шрифт:
— Почему бы нам не попробовать? Поживем месяц-другой отдельно. А там посмотрим…
Миниатюрная блондинка, она казалась на вид тщедушной. Как выразилась как-то ее мать, Марселла, танцуя кадриль на балу в «Мулен-Руж», напоминала беззащитную птичку, а ее голубые глаза наводили на мысль о первом причастии или майском утре.
На самом же деле Марселла обладала несгибаемой волей, а ее выносливость была просто удивительной.
Он оставил ей квартиру с мебелью и переехал на бульвар Монпарнас, в отель «Англе».
И снова провал, в котором все перепуталось —
Так же внезапно, как когда-то ему захотелось посмотреть на Луару, в мозгу всплыли слова «Средиземное море», и, воспользовавшись тем, что у него было немного денег, он сел в поезд на Лионском вокзале.
Почему вышел в Тулоне? Почему отправился оттуда в Йер? Рене открыл новое для себя солнце, новое тепло, аромат эвкалиптов, надоедливый треск цикад и, наконец, пальмы, создававшие иллюзию тропиков.
Совершенно случайно, как и тогда в Орлеане, он сел, но не в пригородный поезд, а в разболтанный автобус, где все говорили с южным акцентом. Из окна видны были громадные соляные карьеры, белые пирамиды соли, сверкавшие на солнце.
— Вы едете до Тур Фондю?
Он не стал вылезать, а на конечной остановке у подножия скалы уже ждал белый пароходик с желтой трубой, отправлявшийся на остров Поркероль. У капитана на голове был колониальный шлем. На палубе стоял штабель клеток, в которых кудахтали куры.
Когда суденышко отошло от причала, Могра прошел на нос и склонился над прозрачной водой. Морское дно различалось довольно долго, и в течение получаса он словно жил в музыке, в самом сердце какой-то симфонии.
Ничего похожего на то утро в его жизни потом не было. Он открывал для себя новый мир — яркий, безбрежный, с яркими красками и возбуждающими звуками.
Силуэты на краю причала. Домики-красные, голубые, желтые, зеленые.
Веселая суматоха, сопутствующая швартовке, потом залитая солнцем деревенская площадь, игрушечная церквушка, террасы, на которых люди лениво попивают белое вино.
Но Могра был пьян и без вина. Он ликовал всем своим существом. Здесь захотелось прикоснуться к воде, и он пустился в путь по пыльной дороге.
Он был в восторге от очертаний приморских сосен на фоне почти темно-синего неба, от неизвестных ему цветов, кактусов, опунций, каких-то кустов с одуряющим ароматом, чьи малиновые плоды наводили на мысль о клубнике.
Позже Могра узнал, что эти крупные кусты были мастиковыми деревьями: их ветки жгут рыбаки, когда коптят рыбу.
Потом он не раз бывал на берегах Средиземного моря. Видел другие, не менее синие моря, еще более необыкновенные деревья и цветы, но того очарования уже не было, от новых открытий почти не осталось следа.
Как и в Клери, он чуть было не заблудился, пока шел, оскальзываясь на гладких камнях и хватаясь за кусты. И опять-таки как в Клери, море открылось перед ним внезапно — медленно и глубоко дышащее сладострастное море, такое непохожее на море в Фекане.
Так же как когда-то Марселла, Могра разулся и стал бегать босиком по обжигающему песку, удивляясь, что оказался вдруг на длинном пляже меж двумя скалами, вдоль которого росли сосны.
Он бегал, словно ребенок, однако в детстве никогда не испытывал такой легкости. Потом вступил в воду. Волнистое песчаное дно напоминало золотистый муар. Раздевшись до трусов, пошел прямо вперед, потом поплыл.
В ушах звучал целый оркестр, ритмично и победно гремели тарелки…
А потом… Потом, опять-таки как на берегу Луары, все закончилось неудачно. Нет, небо осталось ясным, а вода прозрачной. Но, окинув взглядом горизонт, Могра внезапно почувствовал себя очень одиноко в этом просторе и, охваченный паникой, изо всех сил поплыл к берегу, как будто боялся утонуть в окружавшем его сиянии.
Обратно шел гораздо быстрее; на деревенской площади рыбаки играли в шары.
Он съел порцию буйабеса, выпил местного белого вина, но контакт был уже утрачен, тонкие нити оборвались…
— Уже пора, господин Могра…
Он вздрагивает, потому что совершенно позабыл о м-ль Бланш и Бисетре.
— Что пора?
Медсестра понимает, что он был очень далеко.
— Пора ставить градусник. Потом пюре. Я скоро ухожу. Но обещаю не забыть про записную книжку.
Записная книжка? Ах да. Что он записал бы в нее сегодня вечером, будь она под рукой? Как подвести итог под этими двумя погружениями в прошлое?
«Клери. Поркеролъ».
Оба раза вода, солнце, тепло, новые запахи. И оба раза безотчетный страх и тоскливое возвращение.
Быть может, для обоих поездок достаточно одного слова?
«Невинность».
Но достаточно ли всего двух раз, за всю жизнь?
Вторник начинается со звона колоколов к утренней службе; прошла уже неделя, о которой было столько разговоров:
— Самая мучительная — первая неделя…
— После первой недели вы сами увидите, как пойдете на поправку…
И в результате у него возникла пугающая мысль, что в этот день второй недели все сразу переменится. Ночи стали немного короче, за окнами светлеет уже раньше. Жозефа спит беспокойно, держа руку не на животе, а на груди.
Вчера вечером она высказала опасение, что у нее начинается простуда.
По привычке Могра прислушивается к окружающим звукам и почти сразу возвращается мыслями к Марселле. Он недоволен ее образом, который нарисовал себе накануне. Создается впечатление, что он от безделья начал придираться по всяким мелочам. Не становится ли он похож на своего отца, который с важным видом вечно считал и пересчитывал тюки трески и мешки с солью, постоянно боясь ошибиться?
Могра в двадцать два года женился в первый раз не для того, чтобы не быть одному. Чтобы добраться до истины, от него требуется полная искренность. В сущности, приехав в Париж и зная жизнь лишь по Фекану, Гавру и Руану, он вел себя, как всякий провинциал, привлеченный светом и суматохой. Не зря же он часами ходил по Большим бульварам и чувствовал чуть ли не упоение, когда с наступлением вечера город вспыхивал множеством огней.