Колокола Бесетра
Шрифт:
Полчаса назад на ее месте сидела Колет — неуклюжая, одетая черт знает как.
Элен одевается у самых знаменитых модельеров и слывет одной из элегантнейших женщин Парижа. Именно она ввела вызывающую моду на габардиновые пальто, подбитые норкой.
Могра внимательно следит за ней, как следил недавно за своей дочерью, как уже привык следить за всеми, словно надеясь на какое-то открытие.
Но Элен это не смущает.
— Ну, все? Снимок готов? Ладно. А теперь скажите, о чем вы думаете.
При всем желании ему было бы трудно ответить
Все идет в счет — и наши поступки, и слова, и мысли, как утверждал аббат Винаж.
Почему же тогда от их близости осталось лишь нечто вроде дружбы, взаимное доверие, отсутствие стыда? Да, перед Элен ему не стыдно за свою беспомощность.
— Я полагаю, вы и слышать не желаете ни о газете, ни о нашем дорогом господине Шнейдере? Погодите, в одно прекрасное утро, когда вам будет так его не хватать, он еще появится, поскольку уверен, что в ваше отсутствие на нашу газетенку должны посыпаться всяческие беды.
В жизни у Могра были три женщины, если не считать мимолетных увлечений.
Из всех троих поняла одна Элен. Он не уточняет, что именно, предпочитая кое-какие мысли вроде этой оставлять недодуманными.
Что-то поняла и Лина, хотя это совершенно другой случай. Присутствие Элен Порталь заставляет Могра подумать о жене и отеле «Георг V».
— Они вот-вот снова уложат меня в кровать, — говорит он, глядя, как старички во дворе стекаются к дверям, словно ученики по окончании перемены.
Он не хочет, чтобы санитар перенес его в постель в присутствии Элен.
Счастлива ли она? Не боится ли состариться рядом с молодым мужем, не напускное ли это ее спокойствие?
— И все же я рада, что пришла сюда.
— Почему «все же»?
— Общаться с вами не так-то уж просто. Это не упрек… Мужайтесь, мой милый Рене.
Она сказала: «Мой милый Рене». Она значительно моложе его, но в минуты близости всегда называла его именно так.
— Все пройдет, вот увидите.
Могра не спрашивает, что именно пройдет — он понял ее мысль. И внутренне улыбается, потому что знает: такое не проходит.
Вот и все на этот день. Осталась только запись, которую он старательно вывел в записной книжке:
«Однако они живут!»
Он тоже живет. Этой ночью Жозефы уже рядом не будет, только кнопка звонка на случай, если его охватит паника. Два раза в жизни он ощущал свою гармонию с природой. Два раза почти в ней растворился. Был ею насыщен. Чувствовал себя ее частицей.
И оба раза ему было страшно.
Первый раз это было на берегу Луары, в самой спокойной и тихой обстановке, какую только можно представить, второй — на Средиземном море с открытки, сверкающем и прозрачном.
На Луаре, где вдали удил рыбу человек в соломенной шляпе, оказалось достаточно облачка, порыва свежего ветра. В Поркероле он лишь взглянул на удаляющийся берег, как тут же горло сжалось и в голове осталась одна мысль: убежать.
Это ли только что поняла Элен?
— До свидания, мой милый Рене.
В лицее Ги де Мопассана приятели часто кричали ему:
— Кретин!
Теперь ему пятьдесят четыре, и вечером, засыпая, он будет раздумывать: станет он когда-нибудь взрослым или нет?
Глава 11
У Могра взяли кровь и, вопреки обыкновению, он поинтересовался зачем.
Кроме того, спросил, какое у него давление, хотя Одуар и считает, что оно у него превосходное.
На половинке странички, отведенной для среды, появились лишь две записи, одна под другой.
Грудь.
Не выношу Леона.
По поводу того, что послужило причиной этих записей, он изводится весь день. В сущности, вторая запись должна идти вначале, потому что является вольным или невольным поводом для первой.
Он сразу почувствовал неприязнь к санитару с волосатыми руками, ему неприятно, что тот кантует его, словно какой-то предмет. А теперь стало еще хуже. Могра оказался прав, когда подумал, что каждый день будет что-нибудь новенькое. И вот ему начали делать массаж, причем не только рук и ног, но и всего тела, и массажист — не кто иной, как Леон.
Обнаженный и беззащитный Могра лежит на кровати, грубые руки мнут и теребят его; санитар вспотел, и от этого запаха одолевает тошнота.
Ему противен не только Леон, но и все похожие на него мужчины, которых он называет торжествующими самцами: у них вечно такой вид, будто они гордо потрясают своим громадным членом.
Могра никогда не завидовал чьим-либо способностям или уму. Но он завидует мышцам этих людей, их мужской силе.
Это правда, которой не так-то просто посмотреть в лицо. И Могра выместил свое дурное настроение. Но не на Леоне. На м-ль Бланш, которая, по его мнению, отдала его на растерзание этому человеку.
После массажа они с Леоном стали переносить его в кресло. Левая рука Могра оказалась совсем рядом с грудью медсестры, но санитар этого не видел.
И Могра с откровенной злобой изо всех сил сжал в пальцах грудь м-ль Бланш, Она не шелохнулась. После этого он целый час не осмеливался взглянуть на нее. Даже когда они остались вдвоем, медсестра ничем не намекнула на этот его поступок, а он до сих пор так и не посмел попросить у нее прощения, настолько чувствует себя смешным и гадким.
А между тем по кое-каким новым признакам Могра понял, что был прав, когда решил, что она влюблена в студента-практиканта в очках с толстыми стеклами, которого зовут Гастон Гобле.
В записной книжке он мог бы добавить: «Скверный день».
Но достаточно и двух первых записей. Мыслям начинает не хватать мягкости и таинственности, которые они обрели в больнице.
Хотя эта таинственность порой причиняла боль, он сожалеет о ней. Сбит с толку. Теперь он нигде. Ему кажется, что он висит между двумя способами существования.