Колокола (сборник)
Шрифт:
Масса, из которой изготовляют трюфель, лежит в огромном чане, влажноватая и как бы расплавленная. От нее бьет нежный дух трюфеля.
В цеху, где женщины, машина выбрасывает уже совсем готовые трюфели. Поток трюфелей, коричневая трюфельная дорога без конца и края... Десятки, сотни, тысячи трюфелей. Трюфели — еще не завернутые — льются сладкой рекой. Водопад, водопад трюфелей! Его течение нескончаемо... Трюфелями наполнены ящики, ящички; трюфеля на больших деревянных досках...
...Шоколад
Бежит дорога: машина выбрасывает шоколад, шоколад, шоколад.
Но в этих огромных залах, которые зовутся цехами, самым обольстительным был все же верхний — четвертый — этаж, там, где мешки, набитые шоколадными зернами, орехами и миндалем.
Шар земной! Географическая карта, моря-океаны. Голос из дальних стран. Острова под жарким и ярким солнцем; тропические деревья.
Бобы совершенно разного цвета, на вкус горько-терпкие, желтые, белые, фиолетовые...
Не так давно они были еще плодами, похожими на огромные огурцы: зеленые, желто-зеленые, золотистые, оранжевые.
Внизу, на первом этаже, зерна шоколада «облагораживали». Им придавался запах кофе и нежный запах эссенции. Здесь шоколад превращался в «тертый». Потоки, реки жидкого шоколада. Эти потоки взбивали, перемешивали, подогревали и охлаждали машины. Неутомимое кивание машинных частей, выступающих из шоколадных рек. Кажется, будто огромные поршни кланяются.
И всюду зеленый и красный глаз неподвижного пульта: он здесь правит всем.
Всюду стук и биение... Шоколад и опять шоколад.
На втором этаже машины самые квалифицированные, они отливают шоколад в формы, охлаждают его... Батоны маленькие и большие; плитки тонкие, толстые, продолговатые, круглые и квадратные. Машина их одевает: обертывает в фольгу.
Неподвижен в цехах и безмолвен только пульт управления. Стоит и подмигивает зеленым и красным глазом.
Бригадир обещал в короткое время сделать его обжарщиком. И сделал. Толя был малый грамотный, его сметливость поражала даже мастера цеха.
Вскоре все у него сложилось, как у любого рабочего с шоколадной фабрики: он возненавидел сладкое, особенно шоколад.
Однажды в трамвае кто-то сказал, когда Толя ехал домой со смены: «Шоколадом тянет».
Бедняга тут же спрыгнул с подножки и дальше побрел пешком.
Был он высокого роста, очень светловолосый, голубоглазый, с раздвоенным подбородком.
Не прошло и недели, как мальчик стал получать записки от девочек-учениц. Толя огласил записки ребятам. С тех пор они дружно (и разнообразно!) дразнили девочек.
Однако женская красота имела над ним необъяснимую, колдовскую власть. Он мечтал о победах, не понимая, что это происки
Девушек он начинал разглядывать с ног. Ноги были: красивые, некрасивые, относительные, говорящие, сексуальные, вызывающие, нагловатые, лишенные вдохновения и души.
Студенты, так же как и заводские ребята, норовят познакомиться с девушками на улицах. Это, видимо, признак времени, «веяние времени», как принято говорить.
В метро им никогда не бывает лень по многу раз подниматься (и спускаться) по лестнице с единственной целью — как следует разглядеть хорошеньких.
Ребята выскакивают из вагонов, углядев красивую или смазливую девушку; несутся вслед за автобусами, заметив славное личико или красивые ноги.
...Однако Толя кроме красивых женщин тайно (и страстно!) любил машины. Был он пытлив и вместе рассеян, как бы всегда погружен в себя. О чем он думал?.. Этого мальчик иной раз и сам не знал.
Когда он задумывался, его лицо становилось похожим на лицо девочки. Открытый взгляд голубых глаз и улыбка выражали сердечность и доброту. (Бедняга!)
Привычка некстати задумываться не раз его подводила.
Случилось так, что во время утренней смены он пережарил зерна. И надо же, право, чтоб именно эти зерна взяла на пробу лаборатория!
Бригадир орал на обжарщика, перекрывая шумы машин. Ноздри его раздувались, лицо от натуги побагровело.
Крайне самолюбивый, Толя вдруг заорал в ответ, что сейчас же уйдет с завода.
Оба размахивали руками. Немое кино. Голоса тонули в шуме и грохоте.
Когда смена окончилась, гордость завода — юный обжарщик побрел в раздевалку, швырнул в свой шкафчик халат и шапку.
...Куда податься? Подальше, подальше, долой из города!..
Он пошел на вокзал, сел в первый попавшийся поезд.
Сидел в вагоне и молча, надменно и замкнуто пах шоколадом.
Долго брел он к реке, ломая с досады ветки кустов; останавливался, вспоминал бригадира и ни с того ни с сего, точно так же как тот, раздувал ноздри.
Тропа... Под солнцем — оно уже клонилось в сторону запада — поблескивала река. На берегу сидела девчонка и, задумчиво подперев кулаком щеку, болтала в реке ногами.
«...Мой голос для тебя и ласковый, и томный тревожит позднее молчанье ночи темной... Близ ложа моего печальная свеча-а-а...»
Просунул щуп в отверстие печи, высыпал на ладонь зерна. «Не готовы», — решил он привычно, почти механически.
— «...Текут, ручьи любви; текут полны тобою. Во тьме твои глаза блестят передо мною-ю-ю...»
— Как дела? — подходя к печи, заорал бригадир, перекрывая шумы огня.
— Как сажа бела! — не соизволив взглянуть на него, ответил рабочий.