Колокольный Звон
Шрифт:
Девушка запнулась, смутилась какой-то мыслью.
Розанов помог ей вопросом.
– Что же по вашему сейчас в моде?
– О знаете, мне кажется, сейчас в моде держать бульдога, или, на худой конец, кошку... И непременно, знаете ли, они никак не должны ничем напоминать петуха.
– Так ведь собаки с кошками итак ни на кого не похожи как только на себя, - сказал толстяк и рассмеялся.
– Я имею в виду окраску, - поправилась девушка.
– А точнее, то чувство, которое эта окраска или сам петух вызывают
– Какое же чувство может вызывать петух, - снова
– Знаете, петух так кричит, - отвечала она, - Будто бы прямо изнутри вас... Очень неприятное ощущение... И ещё: в петухе есть что-то такое,.. как бы это сказать,.. органическое... Да: органическое! А вот в собаке этого нет. Она, так сказать, как бы более формальна. И к тому же сильнее петуха. Она и выгоднее: одним лаем кого угодно испугает. Не то что петух своим кукареканьем. А ведь сейчас такое время! На улицу нельзя выйти!
Хирург засмеялся, затрясся всем своим телом. Молодой парень стал ему вторить, тонко и сипло.
– Александр Дмитриевич!
– снова обратилась девушка к Розанову.
– Нам сейчас, видите ли, надо спешить. Все эти рассуждения мы оставим на потом, до лучшего времени. Этого петуха всёравно отнимут красные. Мне, конечно, очень неприятно об этом думать и, тем более, рассуждать... У нас сейчас в доме гости... А угощать почти нечем... И будет лучше, съесть петуха самим, чем отдавать красноармейцам.
– Вот-вот, - поддакнул хирург, -- С этого и надо было начинать. А то: "органическое"! Не был бы петух оргагическим - никто б его есть не стал!
– Но дело в том,..
– продолжала девушка, не обращая внимания на реплики толстяка и обращаясь к Розанову, -- Дело в том, что этого петуха прежде всего необходимо убить, чтобы потом приготовить из него блюдо и поднести к столу.
– Не "убить", а зарезать, - поправил хирург, проводя ножём по столу полосу.
Петух неожиданно поднял голову и прокричал своё пронзительное "ку-ка-ре-ку".
Толстяк и молодой парень рассмеялись.
– "Убить" или "зарезать" - это как ему будет угодно - согласился,..
– девушка показала в сторону толстяка и назвала его по имени-отчеству. Но в это же момент петух Опять закричал, так что Розанов снова не узнал имени хирурга.
– А приготовить блюдо сможет,..
– говорила девушка, и снова кричал петух, а молодой человек фамильярно делал шаг от раковины и возвращался обратно.
Петух не позволял девушке договорить, и это её смущало.
Толстяк пришёл ей на помощь.
– Эта очаровательная мадам, Александр Дмитриевич, - стал говорить он за неё, - Видите ли, не может вынести мысли о том, что этот глубокоуважаемый петух будет видеть, как мы его убиваем этим самым ножом.
Толстяк ткнул ножом под стол - петух шарахнулся в сторону и запутался в вперёвке.
– Что ты делаешь! Перестань!
– вскрикнула девушка.
– И мы порешили, Александр Дмитриевич, -- продолжал как ни в чём ни бывало толстяк, - Что сначала петуху необходимо выколоть глаза. Один, потом другой. И чтобы это дело взяли на себя вы. А если, Александр Дмитриевич, вы откажете, то, понимаете ли, нам-то никак дольше нельзя жить с петухом вместе, - и придётся прямо с открытыми глазами совершить это, так сказать, преступление...
Он снова засмеялся. Рыжий парень у раковины тоже стал хихикать. Они долго тряслись от хохота, а девушка останавливала их, крича им что-то, чтобы они прекратили глупый смех, потому что сейчас, мол, должно быть всем не до этого, поскольку решается очень сербёзное дело.
– Ваша беда в том, - сказал Розанов, когда смех утих наконец и все ожидеюще посмотрели на него.
– Ваша беда, - он взглянул в глаза девушке, - Что вы смотрите глазами этого, как было сказано "глубокоуважаемого петуха". Если бы вы смотрели другими глазами, то у вас бы не возникло этого вопроса. Вы бы совершили это, как сказал ваш друг, "преступление", не задумываясь. Но вы ещё, однако, смотрите также и своими собственными глазами и, быть может, поэтому ещё способны понимать то, что выкалывать глаза - вещь неприятная... И потому решили поручить это дело кому-то другому... И тут случайно подвернулся я... И вы... Вы решили просто меня использовать...
Розанов говорил всё более воодушевляясь и негодуя. Он хотел высказать всё и уйти. Скорее, его не так занимала мысль, что его хотели использовать, сколько возмущала возможность такого мышления у людей, которые ради своего душевного спокойствия готовы не замечать всех ужасов творящихся сейчас за окном и которые сами, будучи слепы, стараются ослепить даже неразумное животное и привлечь в свой лагерь других и тоже сделать их слепыми, чтобы падать в яму всем вместе...
Он высказал бы всё, но чувствовал, что его всё равно не поймут. Пусть уж ошибаются, думал он, учатся на своих ошибках, чтобы не ошибаться хотя бы в будущем, когда, правда, будет уже наполовину поздно, и когда придётся с неимоверными усилиями самоотречения навёрстывать, наскребать упущенное и потерянное навсегда...
И вдруг, как будто в нём что-то оборвалось. Сжав в кармане револьвер сильнее обычного, Розанов нечаянно спустил курок. Прогремел выстрел. Александр почувствовал дикую боль. Он стал куда-то проваливаться, попытался зацепиться остатками сознания за скользкие края чёрного туннеля, в который головоркужительно полетел, хватаясь руками за склизкую поверхность, обжигавшую холодом и прилипавшую к пальцам, как сталь на морозе...
По ночному небу пролетела сигнальная ракета, осветив огромное снежное поле с трупами, разбросанными где реже, где гуще, - и всё - волею красной конницы, промчавшейся здесь ещё затемно.
Кому-то за время, которое отчерчивала своим хвостом ракета, неожиданно представился офицер, лежавший ничком в снегу, с вытянутой вперёд рукой, сжимавшей отмороженными пальцами револьвер. Глядя откуда-то сверху на распластанное тело и до боли жалея не то его, не то себя, он силился и никак не мог понять, кто есть он сам.
"Что со мной?" - думал он.
– "Где я? Очевидно я ранен. Жив я или мёртв? И кто такой этот, так хорошо мне знакомый, офицер?.."
Он смотрел на себя со стороны и ему было непонятно, есть ли он тот, кто смотрит, или тот, на кого он смотрит.