Колосья под серпом твоим
Шрифт:
Кто-то указал Мусатову хату, где лежали раненые.
Он толкнул дверь и остановился, удивленный. Сидя на лавке, опустив сцепленные руки меж колен, на него исподлобья смотрел старый знакомый. Радость шевельнулась в капитановом сердце, но он сдержался. Он только позвал Буланцова, подручного, с которым некогда вместе ловил Войну.
— Вот, Буланцов, — сказал жандарм, — рекомендую, князь Александр Загорский. Каким образом здесь? — спросил Мусатов.
Алесь пожал плечами:
— Может, кому-нибудь помогу.
— Кому это «кому-нибудь»? Мятежникам или нам? — повысил голос Мусатов.
— Не кричите, — сказал Алесь. — Хорошие манеры не повредят и людям вашей профессии… Видите, вот солдаты…
— Они не добили их?
— Я не позволил… А там мужики.
Буланцов двинулся туда.
— Этих я заберу.
— Не советую, — сказал Алесь. — Это горипятические.
— Так что? — поводя длинным носом, спросил сыщик.
— А то, пан лазутчик. Даже пан Мусатов слышал, что их насильно, под угрозой поджога, выгнали из хат. Солдаты же стреляли в кого хочешь, только не в лесных братьев.
Он почти весело улыбнулся, Мусатов ненавидел его в этот момент. Ненавидел за жесты, слова, одежду, за эти глаза, за умение разговаривать. Он не мог не чувствовать, что рядом с ним он, Мусатов, всегда будет выглядеть как пьяный капрал.
— «Лесные» ушли утром. На рассвете, — сказал Алесь. — А это невинные люди — солдаты подтвердят. Как и то, что я не воевал.
— Видели бандитов? — спросил Буланцов.
— Как вас.
— И говорили с ними?
— Как с вами.
— Что они говорили? — спросил Мусатов.
— Что идут в пущу и что счастье мое лекарское. Иначе убили б.
— Сколько у них жертв?
— Трое убитых, с десяток раненых. — Алесь умышленно прибавил к лесным людям мужиков из деревень Ходанского.
— Сколько их было? — спросил Буланцов.
— Это что, допрос?
— А вы что же думали, уважаемый Александр Георгиевич? — почти ласково сказал Мусатов.
— В таком случае я не буду отвечать.
— Будете, будете, — преувеличенно любезно сказал жандарм.
Он повернулся к Буланцову:
— Они, по-видимому, действительно ушли в пущу еще на рассвете. Ничего. Идите возьмите из хат мужиков, кто попадет под руку.
— Не ходите, Буланцов, — сказал Алесь. — Не отдавайте таких приказов, капитан.
— Это почему же? — спросил Мусатов.
— Здесь есть свидетель.
— А этот свидетель скомпрометирован, — сказал капитан.
— Напрасно. Есть мой эконом, который привез мне весть про бунт. Он подтвердит: до того я ничего не знал. Есть мужики, которые скажут: меня не было во время бунта. Есть солдаты, которых я лечил, потому что это долг каждого, кто знает, как сделать перевязку.
— Не было его в бунте, паночек, — простонал белявый солдат у печи.
— Молчи! — сказал Мусатов и, обернувшись к Алесю, пристально глядя ему в глаза, начал говорить: — Появились вы — и у мятежной толпы изменилось настроение. Черт знает, за кого они вас приняли…
— С тем же самым успехом они могли бы принять ворону за архангела Гавриила, что слетает с небес, — иронически улыбнулся Алесь.
— Зачем вас понесло сюда?
— Я же сказал — лечить. Я не хотел крови. И вы не тронете невинных, Мусатов, только потому, что этого требует ваша карьера. Я, наконец, прискакал потому, что должен быть беспристрастный свидетель, которому поверят больше, чем хлопу, и больше, чем вам. Я — свидетель.
Мусатов оглянулся и перешел на французский язык:
— А вы… подумали… что этот свидетель мог быть убит… во время бунта… случайным залпом?… Самым случайным из случайных залпов!
— Ваше произношение оставляет желать лучшего, — сказал Алесь. — А солдаты, капитан?
Мусатов дрожал. Казалось, настал час, теперь и этого можно было припугнуть арестом или смертью. Он чувствовал, что все в нем звенит.
— Никто не знает мотивов вашего приезда сюда, — на том же самом плохом французском сказал он. — Вы своим появлением настроили людей на атаку. И я сейчас же пошлю донесение об этом вице-губернатору, потому что Беклемишев болен… Пошлю тому самому вашему Ис-ленье-ву, который кричал на меня за расправу в Пивощах.
Рысьи глаза сузились, губы дрожали.
— Напрасно будете стараться, — сказал Алесь. — Донесение уже отправлено. Я отправил его перед отъездом сюда и объяснил, почему еду. Полагаю, скоро последует ответ.
Мусатов невольно хватанул ртом воздух.
— Вот так, — невинно смотрел на него Алесь. — Каждый человек, каждый дворянин должен всеми силами стараться остановить мятеж. И я объяснил это вице-губернатору на случай… гм… на всякий случай.
Буланцов ничего не понимал из разговора, но чутьем сыщика понял: шефу нанесен страшный удар. И еще отметил про себя: шеф теперь никогда не простит этому человеку.
Алесь поднялся.
— Ну вот, — сказал он, — а теперь…
— Я надеюсь, — пролепетал Мусатов, — вы поняли, что это была шутка?…
— Я и не сомневался в этом. Разве такие вещи говорятся всерьез между цивилизованными людьми? Конечно, шутка.
Капитан сидел бледный. Глаза Алеся улыбались.
— Хватит шутить, капитан. Я думаю, вы отмените этот приказ и найдете настоящих преступников?
И впервые за весь разговор повысил голос:
— И если вы тронете еще хоть одного из них, вас повезут отсюда под рогожей в Могилев или под кошмой в острог. Поняли это вы, пан штуцер, пан пуля, пан свинец?!
Мусатов сидел, глядя в стол.
— Хорошо, — сказал он наконец, — я отменяю приказ. Буланцов, погоню за Корчаком!
Через три часа прибыл от Исленьева едва живой гонец. Он привез приказ: «Немедленно отпустить невиновных, искать Корчака с бандой, на время рассмотрения дела князя Загорского под домашний арест».
Алесь улыбнулся. Исленьев заботился, чтоб Загорскому не причинили под горячую руку вреда. И ничего, что приказ вице-губернатора немного возвысил в собственных глазах жандармского капитана, врага, от которого в будущем нельзя будет ожидать милости, если его только не убьют Корчак или Черный Война.