Колумб Замоскворечья
Шрифт:
Большов. Хорошенько его, Устинья Наумовна, хорошенько!
Рисположенский бежит от нее.
Устинья Наумовна (ставит вино на стол). Врешь, купоросная душа, не уйдешь! (Прижимает его в угол и хватает за шиворот.)
Рисположенский. Караул!!!
Все хохочут.
Действие четвертое
В доме Подхалюзина богато меблированная гостиная.
Олимпиада
на ней шелковая блуза, чепчик последнего фасона.
Подхалюзин в модном сюртуке стоит перед зеркалом.
Тишка за ним обдергивает и охорашивает.
Тишка. Ишь ты, как оно пригнато, в самый раз!
Подхалюзин. А что, Тишка, похож я на француза? а? Да издали погляди!
Тишка. Две капли воды.
Подхалюзин. То-то, дурак! Вот ты теперь и смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за офицера итти-с. Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли да и надели.
Олимпиада Самсоновна. Да вы, Лазарь Елизарыч, танцевать не умеете.
Подхалюзин. Что ж, нешто не выучимся; еще как выучимся-то – важнейшим манером. Зимой в Купеческое собрание будем ездить-с. Вот и знай наших-с! Польку станем танцовать.
Олимпиада Самсоновна. Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского.
Подхалюзин. Как же, Алимпияда Самсоновна-с! Надать купить, надать-с.
Олимпиада Самсоновна. А мне новую мантелью принесли, вот мы бы с вами в пятницу и поехали в Сокольники.
Подхалюзин. Как же-с, непременно поедем-с; и в парк поедем-с в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых стоит, да и лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра, – так пущай их смотрят. Тишка! Трубку!
Тишка уходит.
(Садится подле Олимпиады Самсоновны.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! Пущай себе смотрят.
Молчание.
Олимпиада Самсоновна. Что это вы, Лазарь Елизарыч, меня не поцелуете?
Подхалюзин. Как же! Помилуйте-с! С нашим удовольствием! Пожалуйте ручку-с! (Целует. Молчание.) Скажите, Алимпияда Самсоновна, мне что-нибудь на французском диалекте-с.
Олимпиада Самсоновна. Да что же вам сказать?
Подхалюзин. Да что-нибудь скажите – так малость самую-с. Мне все равно-с!
Олимпиада Самсоновна. Ком ву зет жоли.
Подхалюзин. А это что такое-с?
Олимпиада Самсоновна. Как вы милы!
Подхалюзин (вскакивает со стула). Вот она у нас жена-то какая-с! Ай да Алимпияда Самсоновна! Уважили! Пожалуйте ручку!
Входит Тишка с трубкой.
Тишка. Устинья Наумовна пришла.
Подхалюзин. Зачем ее еще черт принес!
Тишка уходит.
Те же и Устинья Наумовна.
Устинья Наумовна. Как живете-можете, бралиянтовые?
Подхалюзин. Вашими молитвами, Устинья Наумовна, вашими молитвами.
Устинья Наумовна (целуясь). Что это ты, как будто похорошела, поприпухла?
Олимпиада Самсоновна. Ах, какой ты вздор городишь, Устинья Наумовна! Ну с чего это ты взяла?
Устинья Наумовна. Что за вздор, золотая; уж к тому дело идет. Рада не рада – нечего делать!.. Люби кататься, люби и саночки возить!.. Что ж это вы меня позабыли совсем, бра-лиянтовые? Али еще осмотреться не успели? Все, чай, друг на друга любуетесь да миндальничаете.
Подхалюзин. Есть тот грех, Устинья Наумовна, есть тот грех!
Устинья Наумовна. То-то же: какую я тебе сударушку подсдобила!
Подхалюзин. Много довольны, Устинья Наумовна, много довольны.
Устинья Наумовна. Еще б недоволен, золотой! Чего ж тебе! Вы теперь, чай, все об нарядах хлопочете. Много еще модного-то напроказила?
Олимпиада Самсоновна. Не так чтобы много. Да и то больше оттого, что новые материи вышли.
Устинья Наумовна. Известное дело, жемчужная, нельзя ж комиссару без штанов, хоть худенькие, да голубенькие. А каких же больше настряпала – шерстяных али шелковых?
Олимпиада Самсоновна. Разных – и шерстяных и шелковых, да вот недавно креповое с золотом сшила.
Устинья Наумовна. Сколько ж всего-то-на2всего у тебя, изумрудная?
Олимпиада Самсоновна. А вот считай: подвенечное блондовое на атласном чахле да три бархатных – это будет четыре; два газовых да креповое, шитое золотом, – это семь; три атласных да три грогроновых – это тринадцать; гроденаплевых да гродафриковых семь – это двадцать; три марсели-новых, два муслинделиновых, два шинероялевых – много ли это? – три да четыре семь, да двадцать – двадцать семь; крепрашелевых четыре – это тридцать одно. Ну там еще кисейных, буфмуслиновых да ситцевых штук до двадцати; да там блуз да капотов – не то девять, не то десять. Да вот недавно из персидской материи сшила.
Устинья Наумовна. Ишь ты, бог с тобой, сколько нагородила. А ты поди-ка выбери мне какое пошире из гродафриковых.
Олимпиада Самсоновна. Гродафрикового не дам, у самой только три; да оно и не сойдется на твою талию; пожалуй, коли хочешь, возьми крепрашелевое.
Устинья Наумовна. На какого мне жида трепрашельчатое-то: ну, уж видно нечего с тобой делать, помирюсь и на атласном, так и быть.
Олимпиада Самсоновна. Ну и атласные тоже – как-то не того, сшиты по-бальному, открыто очень – понимаешь? А из крепрашелевых сыщем капот, распустим складочки, и будет в самую припорцию.
Устинья Наумовна. Ну, давай трепрашельчатое! Твое взяло, бралиянтовая! Поди отпирай шкап.
Олимпиада Самсоновна. Я сейчас, подожди немножко.
Устинья Наумовна. Подожду, золотая, подожду. Вот еще мне с супругом твоим поговорить надо.
Олимпиада Самсоновна уходит.
Что же это ты, бралиянтовый, никак забыл совсем свое обещание?
Подхалюзин. Как можно забыть-с, помним! (Вынимает бумажник и дает ей ассигнацию.)
Устинья Наумовна. Что ж это такое, алмазный?