Колумб
Шрифт:
За день до смерти, 19 мая 1506 года, Колумб отказал значительные суммы денег наследникам и потомкам тех генуэзских деловых людей, которые ему покровительствовали в былые времена (54, 252).
Что же собой представляла эта Старая Генуя и каким образом был с ней связан в юные годы Христофор Колумб?
Дом Колумба стоял у ворот Сан-Андреа, западного окна Сан-Стефано, прорубленного в Старой стене. А по ту сторону этой стены, в тесных ее обводах, сжата была Старая Генуя.
Площадь этого древнего городского ядра была 53 гектара, и на этом ничтожном клочке земли проживало свыше шестидесяти тысяч человек [9] .
9
Французский историк Ж. Эер писал, что в 1460 году в Старой Генуе, то есть на территории, отгороженной древнейшей стеной 1155 года, насчитывалось 4200 домов, в среднем же в каждом доме проживало не менее 15 человек. В Сан-Стефано и Сан-Томмазо, застенных предместьях Генуи, обитало 25–30 тысяч горожан (72, 38–43).
Плотность населения чудовищная. Раз в восемь больше, чем в средневековом Париже, раз в тринадцать больше, чем в Москве Ивана III.
В наши дни эталоном городской скученности считается Манхаттан — старая, островная часть Нью-Йорка с ее бесчисленными небоскребами. Но в Манхаттане на один квадратный километр приходится 22 тысячи жителей, в Старой же Генуе эта цифра была впятеро выше!
Испанский путешественник Перо Тафур, посетивший Геную в 1435 году, писал: «Сей город уцепился за крайне скудную гору, нависшую над морем, и все дома, не говоря уже о башнях, здесь четырех- и пятиэтажные, а есть и более высокие, улицы же донельзя узкие, равно как и городские ворота» (120, 12–13).
«Улицы длинные и узкие, повозки на них не всегда могут разминуться, три пешехода, следуя плечом к плечу, с трудом проходят по здешним улицам». Так говорил другой странник, француз Жан д'Отон, побывавший в Генуе спустя шестьдесят лет (41, II, 209).
«И эти улицы очень темные, и они кажутся еще уже, ибо по обе их стороны перед лавками часть мостовой отгорожена канатами и цепями». Так в XVII веке писал местный хронист Андреа Спинола.
Впрочем, любые описания меркнут перед замечательной панорамой Генуи генуэзского художника Христофора Грасси. Фрагмент из нее мы здесь приводим. Это Генуя 1481 года. Это город, который «жил стоя».
Город-купец, город-банкир, со своей биржей, с бесчисленными заведениями менял, повытчиков, нотариусов, с банкирскими конторами, лавками и с кварталом веселых домов, знаменитым Борделло ди Кастеллетто.
Сделки совершались в «Риппе», крытой галерее на границе гавани и города. Над «Риппой» возвышалось мрачное Палаццо ди Сан-Джорджо, резиденция могущественной Комперы ди Сан-Джорджо, верховной коллегии первого по значению генуэзского банка.
Это палаццо было «главнее» Дворца дожей и Дворца генуэзской коммуны. На «волну» банка Сан-Джорджо настраивались денежные магнаты Севильи и Брюгге, Флоренции и Лондона. Civis Januae — генуэзский гражданин, по закону обладал большими правами. Пополаны, люди низших сословий, входили наравне с представителями тугой мошны и родовитыми землевладельцами во все выборные органы республики.
Однако не они стояли у ее кормила. Генуей правили пятьдесят «могучих кучек». Пятьдесят «альберго». Каждое альберго было «республикой в себе», тесным объединением родичей и клиентов главы знатного и влиятельного рода. Членов альберго связывали общие экономические интересы, перед этими стадными вожделениями кровные узы отступали на второй план. Альберго поглощали выходцев из других семейств, если сие было выгодно клану, они принимали под свое покровительство иноземцев, растворяя всех неофитов в своей общности, подчиняя их своим целям.
Одни альберго представляли интересы земельной аристократии, таков был, например, клан Фьески, другие связали себя с дальними генуэзскими колониями (так, клан Джустиниани монопольно владел Хиосом), третьи играли видную роль в морской торговле или в банковских операциях (по этой части выдвинулись кланы Дориа, Чентурионе, Спинола и Гримальди).
Но согласия и лада между этими альберго не было. Шла острая борьба, и в нее вовлекались городские низы, подчас не отдавая себе отчета в том, что таскают они каштаны из огня для синьоров Фьески или Дориа.
Каменные соты на панораме Христофора Грасси — это и есть скопление генуэзских альберго. Они легко различимы: на переднем плане теснятся альберго кланов Спинола и Кампофрегозо. Каждый из них — сгусток узкобоких «небоскребов».
К сожалению, на этой картине нижний ее край и сводчатая «Риппа» срезают первые этажи зданий, а без них трудно себе представить Старую Геную. В лоджиях и галерейках нижних этажей ютились винные погребки — бодеги, лавчонки, склады, а в антресолях над торговыми помещениями жили их владельцы. Чаще всего то были постояльцы, которые арендовали цокольные этажи. Даже знатнейший из знатных род Дориа не гнушался сдавать внаймы «поддон» своего палаццо бакалейщикам и мясникам.
ГЕНУЭЗЦЫ
Перо Тафур, Жан д'Отон и Андреа Спинола описали внешний вид Старой Генуи, Христофор Грасси запечатлел ее на полотне. Однако Геную не удостоил своим визитом Хромой бес, лукавый всевидец, который сквозь крыши и стены наблюдал за частной жизнью обитателей Мадрида.
Чем дышал, чем жил этот тесный город, какие страсти кипели в его дворцах и трущобах, нам поэтому узнать нелегко.
Дух Старой Генуи давным-давно покинул многократно перестроенные кварталы Борго, Сан-Лоренцо, Макканьяна, Социлья, оплакивая срытые городские стены.
Он оставил, однако, следы на пыльных полках генуэзских архивов. В налоговых ведомостях (габеллах), где подытожены сборы с морских перевозок, с соляной торговли, с завещаний и с дарственных актов, со страховых сделок. В «связках» (фильзах) нотариальных документов. В картуляриях монастырей. В регистрах секретного архива генуэзских дожей. В частных бумагах купцов и банкиров. В старых генуэзских хрониках. В новеллах, поэмах, политических трактатах Данте, Петрарки, Макиавелли, великих итальянцев, которых удивляли и раздражали корыстные чаяния и эгоистические устремления граждан этой Республики Чистогана.
Данте писал: генуэзцы-чужаки (uomini diversi). Очень весомое утверждение в устах борца за итальянское духовное самосознание, человека, который, вкушая в Вероне, Болонье или Равенне горький хлеб изгнания, не чувствовал себя там иноземцем.
Петрарка предостерегал своих земляков: помните, генуэзцы и венецианцы жадины и себялюбцы, и не просите у них помощи.
Макиавелли полагал, что генуэзцы «живут бесчестно» (inonorati vivevano) — крепкие слова в устах убежденного сторонника разумного и оправданного бесчестья.