Колумб

Сабатини Рафаэль

— Я вспомню о вас, — пообещал Колон.

Но уехал в твёрдой решимости забыть об Алонсо. Он не нуждался в сотоварищах, особенно не хотел видеть рядом с собой этого навязчивого купца с толстым кошельком, который не только потребовал бы участия в дележе прибыли, но и захотел бы урвать себе славу первооткрывателя.

Считая, что все беды позади, приодевшись на деньги королевы, Колон прибыл ко двору их величеств. В памяти его чётко отпечатались слова францисканца: «Королева, наша мудрая и добродетельная госпожа, услышала молитву бедного монаха.

Используйте этот шанс, и весь мир будет у ваших ног».

Вдохновлённый напутствием фрея Хуана, Колон не сомневался в успехе. Уж кто-кто, а он умел преподнести себя в лучшем свете.

Так что на аудиенцию во дворец Алькасар в белокаменном городе Кордове прибыл не жалкий проситель, но разнаряженный красавец, убеждённый в том, что он — хозяин своей судьбы.

Если бы всё зависело только от королевы, Колон добился бы своего в тот же день. Благоразумная и хладнокровная, она всё же оставалась женщиной и не могла не поддаться обаянию, энтузиазму и магнетическому влиянию Колона. Но рядом с ней находится король Фердинанд, неулыбчивый, суровый, один из самых расчётливых владык Европы. Ему ещё не было сорока лет. Среднего роста, широкоплечий, светловолосый, с проницательными глазами, он с явным неодобрением встретил протеже фрея Хуана, который к тому же вёл себя так, словно был роднёй королевским особам.

Их величества приняли Колона в тронном зале Алькасара, освещённом солнечным светом, падающим через огромные окна, со стенами, обшитыми кожей, выделкой которой славились мавры Кордовы, с мраморным полом, устланным дорогими восточными коврами. За спиной королевы стояли две её фрейлины: миловидная юная маркиза Мойя и графиня Эсканола. Короля сопровождали Андреас Кабрера, маркиз Мойя, дон Луис де Сантанхель — седобородый казначей Арагона, и Эрнандо де Талавера, приор Прадо, высокий аскетичный монах в белой рясе и чёрной мантии иерономита.

Все они, как и большинство ближайших советников правителей Арагона и Кастилии, были новыми христианами — евреями, принявшими крещение и возвысившимися благодаря талантам, присущим многим представителям их национальности. Возвышение их порождало зависть, проявлявшуюся во всё большем преследовании евреев Святой палатой.

Колон, как следовало из его фамилии, был одним из них и при желании мог бы заметить симпатию в глазах Сантанхеля и Кабреры. Талавера же даже не взглянул на просителя. Бескомпромиссно честный, разумеется в своём понимании честности, к новообращённым евреям он испытывал скорее враждебность, чем симпатию.

Колон же словно и не замечал сановников. Глаза его не отрывались от королевы, соблаговолившей последовать совету фрея Хуана Переса. Он видел перед собой женщину лет сорока, небольшого роста, полноватую, с добрыми синими глазами. Она располагала к себе, привлекала, и скрыть это не мог даже парадный наряд — алая, отороченная горностаем накидка и платье из золотой парчи, перепоясанное белым кожаным поясом с огромным рубином вместо пряжки.

Она мягко обратилась к нему, но в её ровном голосе Колон уловил свойственную королеве властность. Похвалила идеи, высказанные ей приором Ла Рабиды, и заверила, что более всего хочет узнать поподробнее о том, как он намерен укрепить могущество Кастилии и Арагона.

— Я целую ноги вашего величества, — с высоко поднятой головой, громким голосом начал Колон. — Я благодарю вас за оказанную мне честь. Я принёс обещание открытий, по сравнению с которыми всё то, что получила Португалия, покажется малым и ничтожным.

— Обещания… — презрительно фыркнул король, но Колона это не остановило.

— Да, обещания, ваше величество. Но, видит Бог, обещания, которые будут выполнены.

— Говорите, говорите, — с усмешкой продолжил король. — Мы готовы вас выслушать.

И Колон приступил к изложению своей космографической теории. Но не успел он достаточно углубиться в доказательства, как его вновь прервал хриплый голос Фердинанда.

— Да, да. Всё это мы уже слышали от приора Ла Рабиды. Именно его чёткое изложение ваших идей послужило причиной того, что её величество даровало вам аудиенцию в то время, когда, как вы, наверное, хорошо знаете, все наши помыслы заняты крестовым походом против неверных.

Человек, менее уверенный в себе, испытывающий большее почтение к коронованным особам, несомненно, смутился бы. Колон же решительно двинулся вперёд.

— Богатства Индий, которые я положу к вашему трону, — неиссякаемый источник, черпая из которого вы залечите все раны войны и получите средства для её успешного завершения, даже если она будет продолжаться до вызволения гроба Господня.

Едва ли кто смог бы найти лучший ответ, чтобы завоевать симпатию королевы. Но в лице Фердинанда он столкнулся с серьёзным противником. Со скептической улыбкой на полных губах тот заговорил, прежде чем королева успела открыть рот.

— Только не забудьте сказать, что всё это мы должны принимать на веру.

— А что есть вера, сир? — позволил себе вопросить Колон и, отвечая, дал понять, что вопрос чисто риторический: — Умение увидеть то, что дадено по наитию, без осязаемых доказательств.

— Это уже больше похоже на теологию, чем на космографию. — Фердинанд обернулся к Талавере. — Это скорее по вашей части, дорогой приор, чем по моей.

Монах поднял склонённую голову. Голос его звучал сурово.

— Я не стану спорить с подобным определением веры.

— Я, конечно, не теолог, — вмешалась королева, — но не слышала более понятной формулировки.

— Однако, — Фердинанд взглянул ей в глаза, — в подобных делах унция фактов перевешивает фунт веры. Чем практическим может подтвердить сеньор Колон свои рассуждения?

Вместо ответа королева предоставила слово Колону.

— Вы слышали вопрос его величества?

Колон опустил глаза.

— Опять я могу лишь спросить, что есть опыт, и ответить, что опыт — не более как основание, на котором строит здание тот, кто наделён божественным даром воображения.