Коля-Коля-Николай
Шрифт:
— Оживает внучка, — сказал отец. — Что я говорил. Целебное действие природы кого хочешь, поднимет.
— Да, ты прав, — услышал я слова матери. — Только вот не на всех эта самая природа действует благоприятно.
Я понимал ее слова. Она бы не оставила свою внучку, когда Светика выписали из больницы. Мать первой откликнулась на мою просьбу и приехала в город, чтобы посидеть с ребенком. На слова Елены: «Надежда Кондратьевна вы побудете у нас до лета?» — мать ответила утвердительно и еще сказала, что заберет Светика с собой в село, но недомогание,
Мне трудно было представить, я не мог подумать, что все так случиться: однажды во сне мать увидела Петениху — старушку, за которой ухаживала.
— Может, что с нею случилось, — сказала она мне, — зовет, поеду. Я уже неделю сама не своя — всю крутит, ломает, нет сил терпеть, лекарства никакие не помогают, что я не пробовала.
Я не мог удержать мать в городе. Правда, отъезд мало, что изменил в ее судьбе. Дома, хотя она и надеялась, что ей станет лучше, — не стало. Петениху мать в живых не застала. Умерла старушка. Одна из соседок, которая отпевала ее, сказала матери:
— Надежда Кондратьевна опоздала ты, очень уж хотела проститься с тобой Петениха. Места себе не находила, бредила, последние минуты все тебя звала.
Отец отправил мать в поликлинику. Анализы, которые она сдала, оказались плохими. Мать готовилась к смерти. Я не верил и ее опасения не принимал всерьез. Сколько было таких случаев. Причиной нездоровья матери было тяжелое предвоенное, военное и послевоенное детство, юность. От недоедания, голода и тяжелой работы ее родители рано умерли. Сколько ей тогда было? Всего четырнадцать лет. Она была старшей в семье. Она поднимала младших сестер.
— Сейчас хорошо. Все есть. С голоду не умрешь. А раньше в рот приходилось совать всякую гадость, лишь бы только наполнить живот, — рассказывала мать. Ее брат Коля — мой дядя умер от воспаления легких. В семье отца тоже были потери: его две сестры умерли в младенчестве. Тяжелое то время во многом определило здоровье, вернее нездоровье не только моих родителей, но и их многих сверстников.
После завтрака в маленькой летней кухне, стоящей особняком от дома, я с отцом шел заготавливать на зиму дрова. Мы пилили длинные стволы деревьев в основном сосновые, реже березовые на чурки, наиболее толстые кололи и складывали их в сарай. Если позволяла погода, я на пару с отцом косил траву, затем мы ее сушили.
Мать обычно занималась хозяйством и огородом. Когда нужны были дополнительно еще руки, например, для уборки сена, приходили братья Василий и Александр. Они жили неподалеку.
Светик «хвостиком» ходила вначале за мной, затем за бабушкой, привыкнув к отцу — за ним. Редкий день мы проводили не на воздухе.
Вечером после ужина мы шли в дом, располагались в большой комнате напротив старенького телевизора, кто на диване, кто на стульях. Отец Владимир Иванович включал его, настраивал. Начинался бразильский сериал. Вначале мне он не нравился, и я придумывал себе и дочке занятия, лишь бы как-то убить время, потом привык и стал смотреть.
К нам, едва на экране появлялись титры, приходила Шувара, мать Людмилы. По ней можно было проверять часы. В семь вечера тетя Настя была тут как тут. Она доставала меня. Ее высказывания обо всем и не о чем были мне противны. Отчего-то раньше я терпел ее, но теперь не мог и раздражался.
Как-то не удержавшись, я спросил у матери:
— Что эта Шувара к вам повадилась ходить, разве у нее нет своего телевизора?
— Да есть, только дело здесь не в телевизоре. Все гораздо сложнее. У нее пропал сын Григорий. Ты с ним в детстве дружил, помнишь его… Раньше она редко ходила. После этого горя я пожалела ее. Вот она и тут.
Шувара Анастасия Ивановна была ровесницей моих родителей. Моя мать познакомилась с ней, когда они еще были детьми. Дружбы у них не было, однако общения не избегали. Ее мужа Тимофея Михайловича, моя мать знала еще до свадьбы тети Насти. Знал его и мой отец. Одно время он работал с ним в товариществе по обработке земли — колхозе, затем ушел в школу. Тогда не хватало преподавателей и фронтовой друг, директор устроил его. Тимофей Михайлович очень завидовал отцу, правда и тетя Настя тоже — это было заметно даже нам детям.
Дядя Тимофей с тетей Настей вырастили пятерых детей. Дочь Ирина у них была самой старшей. Она меня не интересовала, а вот с их сыновьями Михаилом и Григорием я долгое время дружил. Они были моими друзьями, с ними я вырос. Их младшая сестра Людмила была ровесницей моей сестры. Был у них еще Филипп самый младший. Тимофей Михайлович бросил семью, когда Филиппа призвали в армию. Его не остановил даже тот факт, что сына отправили в Афганистан. Он, однажды сказал моему отцу Владимиру Ивановичу:
— Я могу быть свободным. Свою роль кормильца и воспитателя я выполнил.
Однако в селе о его поступке говорили иначе:
— От семьи он ушел, а вот от проклятия Сафронича ему не уйти.
Женщина, которая его приютила, не спасла.
Тимофей Михайлович умер при странных стеченьях обстоятельств: вышел зимней ночью во двор по нужде и после не сумел найти дверь. Столько кругов он сделал у дома — дорогу протоптал. Отчего дядя Тимофей никого не позвал на помощь, трудно сказать. Может, звал, но никто ни слышал его. Нашли Тимофея Михайловича утром замерзшим у порога.
Мой отец считал Шувару скользким типом и не любил вспоминать о годах работы с ним в товариществе, отмахивался. Дома у нас в отличие от Анастасии Ивановны я его никогда не видел. Возможно, этого не хотел отец, я не знаю.
После смерти Тимофея Михайловича мой отец пожалел его. Я тогда был взрослым женатым мужчиной. Помню, он сказал мне:
— Отмучился Тимофей Михайлович! Столько лет терпеть унижения жены, врагу не пожелаешь. Настя, — так он называл за глаза Анастасию Ивановну, — представляешь Сень, если была не в духе, фурией набрасывалась на него бедного и колотила тем, что попадало под руку. Он ведь мог ответить. Вмиг бы отучил ее поднимать на себя руку.