Коля-Коля-Николай
Шрифт:
Тетя Настя могла свободно претендовать на дом. Однако мать все обдумала и решила:
— Я, Сеня, — сказала она, — если буду умирать, заставлю отца отдарить дом тебе. Он будет для твоей семьи дачей.
Мать была настроена решительно. И то, что она свои слова выполнит, я не сомневался. Мне, выслушивая ее, приходилось соглашаться. Правда, я не верил, что болезнь может как-то сломить мать. В ней чувствовалась сила.
Чтобы построить дом, отец был вынужден уйти из школы. В нее он врос, хотя диплома педагога и не имел: окончить институт ему помешала война. Знания он
С книгой Владимир Иванович не расставался даже тогда, когда ушел в пастухи.
В селе больше пастуха никто не зарабатывал.
Старый деревянный дом разваливался. Крыша текла. Перекрытие готово было не выдержать и рухнуть нам на головы. Отец поставил подпорки. Он, пытался получить жилье, обращаясь к школьному начальству.
— Иди, взгляни на мои «хоромы»! — ответил ему друг-директор. — Я сам живу не в лучших условиях. В настоящее время школа предоставить тебе жилье не может.
Лето я вместе с братьями Василием и Александром проводил в лугах. Мы помогали отцу пасти коров. Первое время к нему приходили бывшие ученики, прося его разобраться в сложной задачке. Он помогал, а сам думал о том времени, когда снова вернется в школу.
Тимофей Михайлович, муж Анастасии Ивановны, свой дом построил раньше, чем отец. Он у него был деревянный и не такой большой, однако стоил прилично. Отец однажды не удержался и спросил у него:
— На какие это ты деньги построился?
Я слышал, дядя Тимофей ответил:
— У людей взял!
— Ну, понятно, — хмыкнул отец и не стал дальше вести разговор.
После Шувара, уволившись из товарищества по обработке земли, тоже подался в пастухи. Однако его пассаж был для видимости. Я не раз слышал, как тетя Настя на каждом углу говорила всем своим знакомым:
— Построились. Надо отдавать долги.
— О каких долгах она болтает, — спрашивала мать у отца. — Все люди знают: дом выстроен на золото Сафронича.
Анастасия Ивановна боялась Сафронича, боялась всегда, даже после его смерти. Ей постоянно виделась тень старика. Она преследовала Шувару. Ее страхи были заметны даже мне. Однако я не понимал Анастасию Ивановну, хотя знал о том, что за какой-то грех Сафронич проклял ее семью.
Мрачный старик, колдун на многих в селе наводил страх. Он был каким-то нашим родственником. Я не раз в детстве слышал слова отца, он говорил матери:
— Сеня наш порой мне напоминает Сафронича, чем-то похож на него.
Есть у него сила. Загадает, и вот это уже произошло.
Я словам отца не придавал значения, вел себя обычно, хотя любил, забравшись на печь часами слушать рассказы взрослых об оборотнях, домовых, русалках.
Сафронич был странным человеком. В детстве я не раз через щели в заборе наблюдал за ним. Не знаю, чувствовал он мой взгляд или нет, но всегда его мрачное лицо вдруг преображалось, на щеках появлялось подобие улыбки. Эта улыбка позволила мне как-то пересилить страх. Я перестал бояться старика. Порой я разговаривал с ним. А вот бабка Петениха долгое время оставалась для меня ведьмой. Это уже после, когда моя мать стала с нею близка, я в ней увидел обычную старушку.
Помощь матери Петенихе была безвозмездной. Правда и старушка в долгу не осталась: научила мать собирать и правильно использовать травы. Теперь мать не знала, что и думать. Болезнь обострилась в момент смерти Петенихи. Может старушка и не причем. Однако все это было для нее неожиданным.
На другой улице жила Булиха — бабушка жены моего среднего брата. Она тоже что-то знала, так говорили люди и обходили ее с опаской: не дай Бог взглянет не так.
— Сеня! — говорил не раз мне брат Александр, — ты знаешь, почему я еще живу со своей женой? Давно бы бросил, сколько раз у нас все шло к разводу, но ее проклятая бабка — колдунья чертова, что-то пошушукает, и мы снова вместе — не разлей вода.
Булиха — говорили, делала на водке. А мой брат до женитьбы ярый трезвенник как-то незаметно пристрастился к этому зелью. О нем пошел слух, что он не дурак выпить. Вокруг него стали кружить всякие собутыльники. Мать, как могла, старалась отогнать их, но они липли к Александру как мухи на мед. Разговоры матери с женой брата — ее звали Татьяной, ничего не давали. Речь этой самой Татьяны была простой:
— Надежда Кондратьевна, — обращалась она к свекрови, — выпивки вашего сына мне не мешают. Хочет пить, пусть пьет. Это его дело.
Что только ни делала мать, никакого толку, не было. Александр отдалялся, становился замкнутым и злым.
Петениха выручила, помогла. Мать с трудом затащила его к старушке. Он отнекивался, говорил матери:
— Да не пойду я к ней, что я у нее забыл?
Однажды мать догадалась, что сказать Александру:
— Саша, идем, я хочу, чтобы ты помог мне. — Она отвела его к Петенихе и попросила поправить забор. Брат все сделал. Старушка дала ему бутылку какого-то снадобья.
— Вот, возьми Саша! Это тебе за труды. Когда ты поссоришься с женой, и она потянет тебя к Булихе выпей три глотка, не больше. Все будет нормально. Да, только спрячь эту бутылку подальше от глаз Татьяны, где-нибудь в сарае.
Александр после сумел уйти от Татьяны. Он, когда однажды она попыталась его отвести к Булихе, украдкой приложился к бутылке с зельем Петенихи и сделал три больших глотка. Содержимое бутылки напомнило ему водку. Александр тут же почувствовал слабость и свалился на пол. Татьяна, пыталась его поднять, что только не делала: крутила уши, била по щекам, даже обливала водой, ничего не помогло. Идти Александр был не способен.
— Где ты так вдрызг набрался, — прокричала ему в самое ухо Татьяна и отправилась к бабушке сама.
Булиха перестала на Александра влиять. Он без труда развелся со своей женой. В бутылке оставалось еще прилично. Выливать ее содержимое Александр не стал, и когда его тянуло выпить, нет-нет да и прикладывался к ней. Снадобье Петенихи действовало на него уже совершенно иначе, чем прежде. Брат отказался от выпивок. Я ни раз наблюдал его неприятие к водке, когда, навещая родителей, привозил домой какую-нибудь заморскую бутылку и ставил ее на стол чтобы отпраздновать свой приезд. Александр уходил.