Колыбельная сказка
Шрифт:
Со смертью лошади Гильды умерли и все пчёлы попа, связанные с нею. Погиб и крапчик – пчелиный царёк.
Пришлось попу искать водяному новую лошадь. Лошадей в Луковице и так не мало тонет – но водяному ведь нужна самая красивая. У зажиточного крестьянина, возившего на Торговую площадь холсты, Васьки Кота была такая. Словно вкопанная, гордо и насмешливо глядела она, уронив белую гриву. Тавро на ней стояло завода Лазо. Васька
Поп вообще стал потолковее, говорили люди, так, он научился снимать колдовские заломы со ржаных полей.
На одиннадцатый год своей службы поп Аврамий начал рассказывать редким прихожанам, которых считал наиболее развитыми, что души переселяются из человека в человека после смерти. Куда после смерти? – шутливо спрашивал он и сам отвечал. – Снова креститься. Значит и души по нескольку раз крещены бывают? Нет, – растолковывал он ученикам, – понятно, что церковь наша мирская, мы и крестим то, что в миру, то есть физическое тело, вроде мяса и костей, а души-то уже крещены без нас.
Деревенские сперва смутились и со страхом слушали необычные мысли попа, но когда тот сказал, что Бог специально так устроил, потому что иначе во время Страшного Суда вставших из могил было бы слишком много, между собой рассудили и посмеялись: поп оставил и забыл своих родных, потому к нему покойники и не шляются в великие праздники.
После смерти, считал поп, дух из человека соединяется с Богом, который сам вокруг всего. Святые отцы, дескать, уподобили душу свою духу и больше не перерождаются. Так как они, получается, тоже кругом разлиты с Богом, им и можно молиться. При определённых усилиях, возможно во сне, душа может подсказать мозгу о своей прошлой эманации или, что тоже, жизни, поэтому поп просил крестьян рассказать о прошлых жизнях.
Луковичяне, люди с богатой фантазией, с удовольствием сочиняли небылицы. Был один солдат, Олег Спечкин, – хоть и отставку чистую получил, всё ходил в шинели, пуговицы мелом чистил, а видел многое – рассказал, что был фараоном и поклонялся, как Богу, солнцу. Поп рассердился и указал, что солнцепоклонство очень большой грех, самый неискупимый, даже через поколения не прощаемый, поэтому Олегу точно уготован ад. Солдат, хоть и для смеху болтал, испугался и повернул слова так, что выходило, дескать, ошибся и был не фараоном, а дочерью фараона, и его отец заставлял в солнце верить. Тогда поп смягчился и поправился, что это тогда не такой страшный грех и может быть прощён.
II
У Ивана хозяйство было небольшое, но крепкое. Досталось оно ему от отца – суровый – тот всё расписал как должно быть: во сколько подниматься, что за чем делать, какие усилия прикладывать, но умер нестарым. Иван был молодым и пока ещё весёлым. Выкруживает компания к реке с гармонью, то и он не отказывается. Тем не менее отцовская жила в нём сидела крепкая, и всё в доме было крепким: и сам дом, и постройки, и скотина была чистой и сытой. Мать Ивана любила наблюдать за движениями сына: порывистые в начале, в устремлении, к завершению они становились как будто рассеянными; мать отмечала – мужицкие пальцы, крупные, неповоротливые в сравнении с девичьими, как эти пальцы берут самые хрупкие предметы, удерживают загрубелыми подушечками, вертят, словно эти предметы что-то чужое, невесть как оказавшееся ухваченным пальцами, и предметы подчиняются, и пальцы бережно и ловко их ставят, изменяют, прилаживают к другим предметам; и Иван брал предметы крепко и нежно, и скоро двигались его пальцы, но вдруг пальцы замирали, Иван подносил предмет к глазам и рассматривал, вроде не узнавая, вертел предмет так и сяк в поисках то ли выступа, то ли углубления. Мать видела это и узнавала: такая же манера была у отца; после, в своё время, это в Иване вырастет в страсть к познанию места вещей в мире, – Иван будет задумываться: ладно или нет устроен сеновал и дерево хорошо или нет располагает для себя коренья. Но пока страсть эта таилась, и Иван был весел и силён.
Конец ознакомительного фрагмента.