Колыма ты моя, Колыма
Шрифт:
– Акиро, подай синюю иглу, – с едва заметным акцентом приказал мастер невысокому юноше-японцу, стоявшему позади него с несколькими иголками наготове.
Юноша мгновенно исполнил приказ, и старик точным движением воткнул иглу лежащему на кушетке мужчине в основание шеи. Тот даже не шелохнулся – укола он просто не почувствовал.
– Красную иглу, Акиро, – скомандовал старик.
Ученик немедленно дал требуемое.
– Сизоку, а почему ты со своими всегда по-русски разговариваешь? – неожиданно спросил лежащий на кушетке мужик. Голос у него был уверенный и громкий, чувствовалось, что его обладатель привык командовать. – Вам же проще по-своему, наверное.
– Невежливо,
– То есть что же, если, например, в Японии тебя какой-нибудь американец по-своему спросит, как ему в гостиницу пройти, ты не ответишь? Так, что ли? – с удивлением в голосе спросил названный Дмитрием мужик.
– Конечно, не отвечу, Дмитрий-сан. Если он хочет говорить и понимать, пусть учит язык страны, в которую приехал.
– А если у тебя русский то же самое спросит? Не ответишь?
– Конечно, нет. Какая разница – русский язык или английский? В Японии должен быть только один язык – японский. Акиро, сиреневую иглу. – Эту иглу японец воткнул уже не в шею, а в основание головы своего пациента.
– Странный вы народ, – протянул лежащий.
– Любой чужой народ кажется странным, Дмитрий-сан. Я прожил в России тридцать лет, но так и не понял вас.
На самом деле Токудзаки даже немного преуменьшал. Он прожил в России, вернее сначала в Советском Союзе, а потом в России, не тридцать, а все тридцать пять лет. В сорок пятом году его, молодого офицера Квантунской армии, в Маньчжурии взяли в плен советские солдаты. До пятьдесят третьего года в качестве военнопленного Токудзаки сидел на Колыме и в Хабаровском крае, пройдя добрый десяток разных зон. Как раз тогда он выучил русский язык, а поскольку сидел с блатными, то и по фене ботать научился. А когда после смерти Сталина его освободили, то выяснилось, что ехать японцу некуда. Его родные погибли при атомном взрыве в Нагасаки, а официальные власти признали Сизоку Токудзаки мертвым еще лет пять назад. Японец остался в Советском Союзе, на Колыме. Правда, уже не в качестве зэка, а вольнонаемным. Работал водителем, фельдшером, перепробовал еще несколько профессий. Но в конце семидесятых годов все-таки сумел вернуться на родину. Ценой огромных усилий ему удалось восстановить японское гражданство, и до начала девяностых годов он жил в Японии. А в девяносто втором почему-то решил вернуться в Магадан и заняться врачебным бизнесом. Дела у него очень быстро пошли в гору, и уже года через три он стал хорошо известным и уважаемым в городе человеком.
Да и неудивительно – у Сизоку лечились и крупные чиновники, и бизнесмены, и криминальные авторитеты – хороший доктор нужен всем. Соответственно, связями и возможностями Токудзаки обладал колоссальными. Известный факт – в прошлом году к нему на лечение попытался записаться вице-спикер областной думы, а японец ему отказал – времени-де не хватает, не могу старых клиентов обижать. Ну, а раз уж старик мог позволить себе отказать такой шишке, то, видимо, уже имел в запасе кого покруче.
Одним из таких старых клиентов и был Дмитрий Родионович Лопатников – тот самый толстяк, который лежал сейчас перед японцем. У него уже давно болела спина, позвоночник.
Средства позволяли, и Лопатников перепробовал все, что можно, но до Токудзаки помочь ему никто не мог. А иглоукалывание японца хоть и не могло излечить болезнь до конца, но хотя бы здорово ее облегчало.
– Ох, отпускает помаленьку, – с облегченным вздохом сказал Лопатников. – Что бы я без тебя делал, Сизоку-сан?
Японец слегка улыбнулся – этот клиент добавлял к его имени уважительную приставку «сан» нечасто, хотя прекрасно знал, что обращаться по-другому не очень вежливо.
– Проклятая зона, – проговорил Лопатников. – Вот ведь правду говорят: что зэки, что охрана – все равно сидят. Правда, зэки-то хоть знают за что. А я вот, спрашивается, за какие преступления полжизни в тундре просидел, этих уголовников охраняя? Радикулит этот опять же – все оттуда. И это я еще, считай, дешево отделался, как-никак начальником лагеря был, жил прилично. А простые охранники?
Токудзаки снова усмехнулся. Он слышал все эти разговоры уже не один раз. И про неблагодарную работу начальника лагеря, и про тяжелую жизнь рядовых охранников, и про нажитый там Лопатниковым радикулит. Все это, конечно, правильно, но вот не провел бы этот толстяк лет тридцать на своей работе, так откуда бы у него сейчас деньги взялись? А деньги у него есть, и немалые. На одно лечение в его кабинете сколько уходит.
– А почему вы хоть теперь-то в Магадан не переберетесь, Дмитрий-сан? Все-таки поближе к цивилизации. Или вообще на материк махнуть можно... – Японец знал, что Лопатников живет где-то в полудиком поселке, рядом с золотым прииском, и в город приезжает только по делам или когда спину совсем сильно скрутит.
– Хватит и того, что мой брат цивилизованно живет, – ответил Лопатин. – А почему я в город не перебираюсь, ты и сам понимаешь. Золото... Я бы давно бросил свой прииск, да и дочери надо бы приличное образование дать, а это только в большом городе сделать можно... Но веришь – не могу. Сам понимаешь, как прииск затягивает! Я теперь без него жизни себе не представляю. Можно было бы, конечно, его на брата оставить, но ведь не сумеет он там как надо дела делать.
– Брат не родной? Сводный? – зачем-то уточнил Токудзаки, втыкая очередную иголку.
– Вот-вот. То-то и оно, что сводный. Совсем на меня не похож. Такой раздолбай! Никакой коммерческой жилки, и в людях разбираться совсем не умеет. К тому же трусоват. Его на прииск поставить, так тамошние мои кадры им крутить будут как захотят! – В голосе Лопатникова звучала искренняя досада. Видимо, японец попал в больное место, напомнив о том, о чем он сам уже давно думал.
– Можно ведь не только на брата оставить прииск, – рассудительно заметил японец. – Найдите какого-нибудь дельного управляющего...
– Да? Чтобы он там все разворовал? – вскинулся Лопатников. – Не верю я никому настолько, чтобы прииск доверить. Вот и приходится самому уродоваться...
Лопатников еще некоторое время спускал пар, Токудзаки мирно поддакивал, начав уже вынимать иголки. Сеанс иглотерапии был закончен. Теперь Лопатникову осталось только немного полежать на кушетке, полностью расслабившись, – так требовала методика Токудзаки.
Когда истекло отмеренное специальными песочными часами время, Лопатников поднялся с кушетки и принялся одеваться. Закончив с этим, он сунул руку в карман пиджака и вытащил небольшой, но очень весомый мешочек с золотым песком и протянул его старому японцу. Тот с поклоном принял плату – то, что клиент платит золотом, совершенно не удивило и не смутило его, на Колыме это самая обычная валюта, используемая для большей части не совсем легальных операций.