Колымский тоннель
Шрифт:
– - Ответа не будет.
– - Что? Что? Ну?
– - Отвечал уже.
– - Вот и мне ответь.
Страшная улыбка вдруг раскрыла зеку рот. Она, вероятно, разила баб наповал, когда во рту
были зубы. Мягким, задушевным голосом этот артист прошепелявил:
– - А что, славянин, отпустишь, если поверишь?
Сдержаться было трудно. Но Краснов и тут сдержался. Он закурил, два раза сильно затянулся и
лишь потом медленно сказал:
– - А я тебя
– - Не пойдет, -- сказал наглец.
– - Меньше батальона не приму.
– - Война кончилась, -- объяснил Краснов.
– - Разведки фронтовой больше нет.
– - Значит, не сработаемся, -- оценил разведчик.
– - Кругом, шагом марш, -- велел Краснов.
Фронтовик влепил ему еще один долгий взгляд, забрал со стула шапку и не спеша удалился.
– - Позови мне лейтенанта Давыдова!
– - крикнул вслед Краснов.
Когда дверь закрылась, он шагнул в угол, к музыкальной этажерке, собранной из тонких
лиственничных стволиков. Любимая пластинка всегда стояла на патефоне, новая иголка всегда была
заправлена -- оставалось только поднять крышку да завести пружину заранее вставленной ручкой.
В горячие довоенные времена, еще городским лейтенантом, он любил опускать иголку так, чтобы
сразу, без малейшего шипения, услышать музыку. Теперь же находил особую прелесть как раз в
этом загадочном шипении, похожем на голос пара в зимнем чайнике, на стремительный бег поземки
по дощатой стене, на треск полозьев по наледи, на шуршанье приводных ремней, на дальний шум
двуручных пил в промороженном лесу. Эти звуки, смешавшись под патефонной иглой, пели ему
прелюдию к наслаждению прекрасным, под них он вспоминал сво первое психологическое
открытие, сделанное ещ в детском доме: "Предвкушение обеда, когда идшь в столовую, вкуснее
самого обеда". Эти звуки мирили Краснова с неприятностями жизни.
К шипению присоединилась "Элегия" Глинки.
Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей.
Разочарованному чужды...
Да-да-да, разочарованному чужды... Тридцать лет таких усилий, столько жертв, столько
лишений, на горло собственной песне, сапогами по обнаженной душе -- и где же результат?
Прекрасное будущее дразнит из-за горизонта, пот с киноэкрана голосом Любови Орловой, летает с
нею над Москвой в открытом автомобиле... Когда-то еще долетит оно сюда, где незаметные герои
всенародной борьбы тратят жизнь на переделку вот таких, как этот разведчик, который полтора года
пробыл в немецком плену, но так и не понял, что не в плен надо попадать, а драться,
погибнет враг или пока не погибнешь ты. Но ведь, погибнув, приблизишь будущее... Смертью
храбрых и во имя... Кстати, что стал бы делать в плену он, капитан Краснов Василий Александрович?
Едва придя в себя (вполне возможно допустить, что чем-то оглушило, и взяли без сознания), он 3
выбрал бы момент и убил бы хоть одного фашиста. Все не зря бы пропал. А если еще захватить
автомат... Небось не сложнее нашего, разобрался бы... Но ведь не работать же на них!
Это сколько же герой-фронтовик успел за полтора года принести пользы врагу?! На сколько
дней, пусть часов, пусть даже минут, но отодвинул победу? Сколько наших -- честных!
– - из-за него
погибло?! И теперь: "Поверишь и отпустишь"! Хам, наглец! Ты сперва отработай за всех, кого
погубил, сотрудничая с врагом! Ты не дрова пилить, ты на прииск поедешь, в открытой машине, как
Любовь Орлова! Кайлушкой - золото - Родине - в поте лица!..
"Элегия" кончилась, а Давыдов не появился. "Может быть, с самодеятельностью мается", --
подумал Краснов. Он знал, что втайне от начальника Давыдов пытается сделать ему сюрприз:
заставить хор исполнить эту самую "Элегию". Однако зеки, уже с половины фронтовики,
предпочитали издевательски орать:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек,
а едва доходило до Глинки, устраивали разнобой.
Краснов перевернул пластинку, послушал, как Обухова поет: "Матушка моя, что во поле пыльно",
закрыл патефон и уже с раздражением крикнул в окно часовому, чтобы поискали там лейтенанта
Давыдова.
Вскоре Давыдов пришел.
– - Что так долго?
– - спросил Краснов.
Оказалось, герой-фронтовик ничего ему не передал, молча прошел мимо.
– - Ну что же, -- Краснов рукой в воздухе подвел черту.
– - На прииск. Не хочет бригадиром, будет
старателем. Завтра пойдет машина за горючкой, пусть и его захватит.
– - С побегом?
– - уточнил Давыдов.
– - Нет. До места.
– - Крюк большой, -- возразил было Давыдов.
– - Ничего, -- сказал Краснов.
– - За горючкой же едут. А ему надо мно-ого поработать: он перед
Родиной в ба-альшом долгу...
И вот машина увезла "старателя" на прииск "Ударный" -- если честно, по условиям труда и быта,
то на верную смерть задолго до истечения срока: там мужики и покрепче гасли за две-три зимы.
Краснов проводил полуторку взглядом и сказал: