Колымский тоннель
Шрифт:
Митинг продолжал бушевать, но изменить общее настроение надежды уже не было. Они
выбрались с Пятака.
– - Пошли в "Централ", -- предложил Ганс.
– - Все совпало, -- Светлана вздрогнула.
– - Мы туда и собирались.
Скидан шел за ними машинально. Хорошо забытые, но весьма знаменитые, весьма важные
стихи не давали ему чувствовать себя так же легко, как эти проигравшие староверы. Они поднялись
на относительно пустой этаж, выбрали стол поближе к буферу, заказали
переключили терминал на программу №7 -- "Общественная жизнь".
Обычно главное место на этом канале занимала реклама по всем направлениям: новые товары,
новые блюда, новые адреса общественных служб; можно было дать объявление о чьей-то смерти и
позвать желающих на кремацию... Ну и -- полезные зрелища. Сию минуту, разумеется, шла прямая
трансляция с Пятака. Митинг там не иссякал, появились новые лозунги, написанные вкривь --
вероятно, там же, на месте: "История -- ругательство!", "Слава староверству, хе-хе!", "Не
остановите!", "Пожалеете, да поздно бу..." и так далее. На трибуне опять появились дискографы,
снимали в упор выступающих, а тех было уже двое, они кричали друг на друга в микрофоны и
подкрепляли свой крик недвусмысленными жестами: старовер патетически простирал свободную
руку вперд, а его визави небрежно тыкал большим пальцем за спину. Видно было, как парень из
"Скорой помощи", весь в белом, с красными повязками на обеих руках, подошл к тем, что подняли
лозунг "Пнм!", и они послушно смотали свою тряпицу.
– - Ишь!
– - сказала в их адрес Светлана.
"Нарушили закон об этике, -- угрюмо подумал Скидан.
– - И тут же испугались. Рабы! Живут в
"свободной" стране, а где же свобода слова?"
Он сказал об этом вслух. Не согласились.
– - От угрозы до исполнения -- невелика дистанция, -- сказал Иван.
– - Свобода без культуры, -- Ганс щелкнул пальцами в воздухе и пояснил -- п-ш-ш-ш...
– - Много вы так добьетесь, -- буркнул Скидан.
И вдруг его Светка заявила резко:
– - Пойди, Вася, туда, откуда мы пришли, и там добейся.
Скидан вскочил. И эта стала... разумной!.. И Скидан вспомнил, наконец, те настойчивые стихи из
детства, что донимали его еще на Пятаке. Они были, кажется, из разных стихотворений, но об одном.
"Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах... Только гордый буревестник реет смело и
свободно..." И еще: "Безумство храбрых -- вот мудрость жизни!.. Безумству храбрых поем мы славу!.."
Безумство храбрых невозможно, не нужно без славы, но славу здесь отрицают и те, и эти... Он
думал, что хоть эти трое здесь -- борцы. Увы, та же протоплазма, по Энгельсу. Но ведь они и
Энгельса не знают, и теорий
безделья в одиночке. Вас бы на прииск "Ударный", под охрану автоматчиков с овчарками... Сознание
раздваивалось и разрывалось, как в 36-м году, когда просился, рвался в Испанию, убить хоть одного
фашиста, а ему сказали: "Лейтенант, тебе что, дома подвигов мало?" И он сражался дома со всей
этой антисоветской сволочью: с троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами -- со всеми этими
внутренними социал-фашистами, заговорщиками, поголовно, массово связанными с иностранными
разведками. Но стрельбы и подвигов не было. Были испуганные обыватели в штатской или военной
форме одежды. Они все поголовно врали о преданности советской власти. Они врали так
убедительно, так человечно, что он им верил, и его сознание раздваивалось, а жить сразу в двух
верах человеку не дано, и его нервы слабели, и он докатился до лагеря, где все просто: вот -- мы, а
вот -- враги, и можно не вступать в губительные для сознания контакты, а просто исполнять ДОЛГ
ВЕРЫ... Что же с ним теперь? Вера здесь у них или полное безверие? Или безверие -- это тоже
разновидность веры и тоже требует усилий?.. За что ему ненавидеть их, самых близких? Или себя,
единственного?
– - Овощное рагу перчить будем?
– - это включился терминал буфета.
– - Да иди ты к е...
– - Скидан бросился из кафе.
– - Гады сытые, -- бормотал он на ходу, -- вас бы к
нам, в "Ближний"... Вас бы -- к моему патефончику...
Он вбежал в парк и сел на первую скамейку. В голове стучало: "Безумство храбрых -- вот
мудрость жизни". Из парка, со стороны Пятака неслось многоголосо: "Хороши мы будем, если 53
позволим себе и дальше не помнить родства... Ах, вот как? Тогда вечуем: кто за разнузданность
предков? Прекрасный пример..." А сквозь все это плыла из нейтрального "Централа" задумчивая
музыка -- чье-то безымянное сочинение, не выстраданное над нотным станом, а просто пришедшее
во сне какому-нибудь металлисту и на время ставшее популярным. Музыка без автора, с одним
только абстрактным для местного жителя названием -- "Последний караван".
Скидана трясло. Он не мог думать ни о чем определенном. Толпились какие-то образы,
подобные призракам в гроте у Такэси. Дрожали, проявлялись, уходили в пространство... И
успокаивали.
Да не во сне ли он живет? Уже не в первый раз пришла эта мысль. Он уснул в кладовке у Кешки
Коеркова и скоро проснется, сидя у стены, руки на автомате. И надо будет идти к себе в лагерь, будь