Команда Альфа
Шрифт:
Медленно, но упорно продвигались мы ко все более сложным заданиям, которые требовали все большего напряжения воли, ума.
Для развития наших физических данных нас заставляли проделывать целый ряд упражнений для пальцев и кистей рук. Это не было новинкой — ведь приемы дзюудо весьма популярны в спорте. Но то, чему нас теперь обучали, сочетало в себе приемы дзюудо и систему йогов. Трудно предположить, чтобы кто-нибудь взялся полностью усвоить весь этот комплекс. На наше счастье, такого героизма от нас и не требовали: ведь для этого понадобились бы годы.
Когда мы достаточно уже закалили мышцы рук постукиванием по доске ребром ладони, японец
— Положите свои фуражки под верхнюю доску стола! Так. Благодарю! Вы теперь видите свои фуражки? Нет. Но вы знаете, где они находятся?
— Знаем!
— Вы не видите ваших фуражек. Поняли? Но вы должны их раздобыть! Вы желаете их раздобыть! Вы должны пожелать! Достаньте же фуражки, ведь у вас есть руки! Ребро вашей ладони крепко, как самая крепкая сталь! Желайте! Желайте!
Быть может, при иных обстоятельствах это и не получилось бы, но сейчас… дюймовая доска сломалась от одного лишь удара ребром ладони. Таким образом, мы достали свои фуражки, ибо поняли, что иным путем их не вернуть. Мы сконцентрировали в ребре ладони всю свою энергию, физическую и духовную, только так можно было объяснить наш успех!
Подобными упражнениями нас подготавливали к самому главному.
Этому предмету придавалось особое значение. Это мы поняли, когда к нам лично явился генерал, начальник нашего лагеря.
— Слыхал, что вы преуспеваете. Это похвально. Изучив рукопашный бой, вы будете владеть неоценимым сокровищем. Думаю, излишне подчеркивать, что технику убийства голыми руками вы проходите в интересах самозащиты. Мы дорожим вашей жизнью и сохранностью. Мы делаем все возможное для того, чтобы вы располагали достаточной подготовкой для вступления в борьбу с врагом. В беде, думаю, вам пригодятся такие руки, которые и безоружные не уступят вооруженным.
Это была по-военному краткая речь.
Однако во мне эти несколько слов подняли целую бурю.
Учат убивать! Тебя учат убивать наотмашь рукой! Во что же ты превратишься?
Я вступил в ожесточенный спор с самим собой. И никак не мог прийти к какому-нибудь определенному выводу. Наконец, спор этот решило одно воспоминание детских лет.
Пока я рассуждал про себя, что могу и чего не могу, перед моими глазами всплыла давнишняя шопронская картина.
В те дни я с зарей разносил молоко заказчикам. Мой город, Шопрон, в предутреннее время казался мне необыкновенным, он неизменно меня чем-нибудь поражал, как человека, сидящего в ванной, поразило бы появление незнакомого пришельца. На мостовых и тротуарах валялся мусор, а кое-где у подъездов скопились его целые кучи. Но в некоторых местах было уже убрано, и я забавлялся тем, что загадывал, каких улиц будет Сегодня больше: грязных или чистых. Тротуары перед домами словно надели платья в крапинку, только крапинки были прозрачные. Дворники широкими взмахами метел наводили лоск на улицах. Некоторые из них, завидев меня, здоровались: «Привет, малыш!» Но встречались и такие блюстители уличной чистоты, которым доставляли удовольствие мои слезы. Один такой жил на проспекте короля Матяша. Он особенно часто обижал меня. Это был худощавый мужчина лет сорока, с бледным лицом, с ввалившимися скулами. Думаю, что он был желудочнобольным, раз ему доставляли такое удовольствие огорчения других. Он буквально изощрялся в своих подлостях. То оцарапает мне ногу метлой, то, ехидно ухмыляясь, подымет перед моим носом облака пыли. Однажды он превзошел себя: щедро полил из лейки хлеб, который я нес в корзине заказчикам. Я растерянно смотрел на испоганенный товар. Передо мной возникло лицо булочника, которому мне предстояло признаться в случившемся. Я бросился на желудочно-больного. А он так огрел меня метлой, что у меня еще долго был синяк на боку. В тот день я усвоил следующее: всегда будет прав тот, у кого в руке палка. И я сделал вывод: человек никогда не должен быть безоружным.
Как бы там ни было, но воспоминание о шопронском садисте-дворнике помогло мне заглушить на этот раз голос совести.
«В конце-то концов, какое твое дело? Тебе-то самому! не придется ведь пускать в ход свое искусство! В худшем случае, будешь обучать ему кого-нибудь в Форт-Брагге или в другом месте! Ты овладеешь специальностью. Тебе хорошо заплатят за науку — и дело с концом. Тебя-то ведь не заставят ни убивать, ни совершать! диверсии. А какое тебе дело до остального!»
Это были ложные доводы, но на время они вернули мне покой. С этого дня я старался относиться ко всему, как к определенному виду спорта.
Нашего японца звали Симидзу. Мистером Симидзу. Я заметил, какая спокойная и учтивая улыбка появляется на его губах всякий раз, когда к нему обращаются. Мне доставляло удовольствие наблюдать за ним. Это служило мне до некоторой степени развлечением, к тому же было разрядкой при весьма одностороннем умственном напряжении. При всяком удобном случае я обращался к нему с вопросом, при этом умышленно выделял слово «мистер». Игра была доведена мною до того, что в конце концов фамилию его я произносил только частично и едва слышно, дабы подчеркнуть первое слово обращения.
Я добился удивительных результатов. Видимо, человечек этот, прежде чем ему удалось наняться в армию США, перенес невероятные унижения. Из-за желтой кожи? Или как военнопленный? Не могу сказать. Несомненно было одно: сознание своего равенства с американцами осчастливило его. То, что для нас ровным счетом ничего не значило, для этого желтого человечка олицетворяло исполнение самого заветного желания.
Я отметил, что со мной он был любезнее, чем с моими однокурсниками. Быть может, вы меня за это осудите, все равно скажу прямо: я систематически льстил его самолюбию, таким образом отличные отметки были заблаговременно мне обеспечены.
Для теоретических и практических занятий в нашем распоряжении имелись мастерски исполненные муляжи.
— Итак, после того как вы ознакомились со строением человеческого тела, можете ли вы обозначить на нем наиболее уязвимое место? — спросил нас преподаватель.
— Сердце! — ответил один из нас.
— Вход в желудок, — решил другой.
Сам я посчитал наиболее чувствительным к повреждению головной мозг.
Четвертый опрошенный назвал позвоночный столб.
— В конце-то концов, все вы правы! — кивнул мистер Симидзу. — Но все же вы плохо рассмотрели куклу.
Он достал кинопроектор и с помощью замедленной съемки доказал нам, что самое уязвимое место у человека — переносица.
— Тут не нужно даже особых усилий! — Он и это произносил, по обыкновению, смиренно, с любезной улыбкой. Мне кажется, что такое же выражение лица у него было бы, например, при распространенной в его народе церемонии чаепития или на собственной свадьбе. О наличии у него каких-нибудь человеческих чувств я мог судить лишь по тому, как он реагировал на мою лесть.
Все курсанты, один за другим, должны были подходить к человеческой голове, до ужаса похожей на живую.