Команда Смайли
Шрифт:
– Прошу вас дату, советник, – перебил он, как если бы место не имело значения. – Назовите дату, когда вы были в Москве. И в дальнейшем все время называйте, пожалуйста, дату.
«Это был классический прием, – любил потом повторять Тоби, – мудрый следователь всегда зажигает несколько фальшивых огней».
– В сентябре, – растерянно ответил Григорьев, не очень понимая, какое это имеет значение.
– Какого года? – уточнил Смайли, записывая его ответ.
Григорьев снова жалобно посмотрел на Тоби.
– Какого года?! Я говорю: в сентябре, он спрашивает меня в каком сентябре.
– Ваша жена сопровождала вас?
Григорьев коротко рассмеялся.
– А теперь он считает нас капиталистами! – заметил он, обращаясь к Тоби. – Он думает, мы можем летать с женами первым классом компании «Суисэйр» на двухнедельное совещание.
– «В сентябре этого года мне было приказано вылететь одному в Москву для участия в двухнедельной конференции по экономическим вопросам», – сформулировал Смайли, словно зачитывал вслух заявление Григорьева. – «Моя жена осталась в Берне». Опишите, пожалуйста, цель совещания.
– Тема нашего совещания на высоком уровне держалась в полном секрете, – заявил Григорьев. – Мое министерство решило рассмотреть возможности обострить официальную позицию Советского Союза в отношении тех стран, которые продают оружие Китаю. Следовало обсудить санкции против нарушителей соглашения.
«Теперь уже стиль поведения Смайли – ничего не выражающее лицо, тон бюрократа, сожалеющего о выпавшей на его долю обязанности, – казался не только отработанным, – вспоминал Тоби, – но доведенным до блеска, и Григорьев подчинился ему философски, с характерным для русских пессимизмом». Остальным же присутствующим, как они потом рассказывали, верилось с трудом, что Григорьев вовсе не намеревался все выкладывать, когда его привезли на квартиру.
– Где проходило совещание? – спросил Смайли, как если бы секретный предмет обсуждения занимал его меньше, чем формальные подробности.
– В министерстве торговли. На четвертом этаже – в конференц-зале. Напротив уборной, – ответил Григорьев, неудачно пошутив.
– Где, вы говорите?
– В зале, где проводит совещания начальство, – отрезал Григорьев. Назвал адрес и даже – из сарказма – номер комнаты. – Иногда наши дискуссии затягивались до позднего вечера, – он теперь уже охотно делился информацией, – но в пятницу, поскольку стояла еще летняя погода, жара, мы кончили пораньше, с тем чтобы желающие могли уехать за город.
Но у Григорьева таких планов не было. Григорьев предполагал остаться в Москве на уик-энд, и не без причины.
– Я условился провести два дня у девушки по имени Евдокия, моей бывшей секретарши. Ее муж был на военной службе, – пояснил он, словно это считается вполне нормальным у светских мужчин, одним из которых по крайней мере был Тоби, родственная душа, способная оценить такую эскападу, тогда как бездушные комиссары сделать этого просто не в состоянии.
Затем, к удивлению Тоби, Григорьева понесло. Упомянув о Евдокии, он без предупреждения или преамбулы
– К сожалению, осуществить эти планы мне помешали сотрудники Тринадцатого управления Московского Центра, известного как Управление Карлы. Меня вызвали для немедленного разговора.
В этот момент зазвонил телефон. Тоби снял трубку, затем повесил ее и повернулся к Смайли.
– Она вернулась домой, – произнес он по-прежнему по-немецки.
Смайли тотчас обратился к Григорьеву:
– Советник, нам сообщили, что ваша жена вернулась домой. Вам необходимо позвонить ей.
– Позвонить? – Григорьев в ужасе повернулся к Тоби. – Он рекомендует, чтобы я ей позвонил! Что же я ей скажу? «Григорьева, это твой любящий муж! Меня захватили западные шпионы!» Ваш комиссар сумасшедший! Просто сумасшедший!
– Будьте любезны сказать ей, что задерживаетесь по не зависящим от вас обстоятельствам, – спокойно продолжил Смайли.
Своим спокойствием он только подлил масла в огонь.
– Вы хотите, чтобы я сказал это моей жене? Григорьевой? Вы думаете, она мне поверит? Она тут же побежит докладывать послу: «Посол, мой муж сбежал! Найдите его!»
– Курьер Красский каждую неделю привозит вам указания из Москвы, верно? – спросил Смайли.
– Комиссару все известно. – Григорьев опять обратился к Тоби и провел рукой по подбородку. – Если ему все известно, почему он сам не поговорит с Григорьевой?
– Вы должны говорить с ней официальным тоном, советник, – предупредил Смайли. – Не называйте Красского по имени, но намекните, что он велел вам встретиться с ним для секретного разговора где-то в городе. Возникло срочное дело. Красский изменил свои планы. Вы понятия не имеете, когда вернетесь домой или что он от вас хочет. Если она начнет возражать, сделайте ей выговор. Скажите, что речь идет о государственной тайне.
Они смотрели, как он волновался, как раздумывал. Наконец на его лице появилась легкая улыбка.
– О государственной тайне, – повторил как бы про себя Григорьев. – О государственной тайне. Вот именно.
Он решительно шагнул к телефону и набрал номер. Тоби встал рядом, нацелив руку на аппарат, чтобы разъединить разговор в случае, если Григорьев попытается устроить какой-то трюк, но Смайли отрицательно покачал головой, давая понять Тоби, что это лишнее. Они услышали голос Григорьевой, она сказала по-немецки: «Да?» Услышали, как Григорьев храбро ей ответил, а затем жена – все это зафиксировано на пленке – резко спросила, где он. Они увидели, как напрягся Григорьев и, вздернув подбородок, придал лицу официальное выражение; они услышали, как он коротко отрезал несколько фраз и задал вопрос, на который, судя по всему, не получил ответа. Они увидели, как он повесил трубку, глаза у него сверкали, он даже порозовел от удовольствия и взмахнул короткими руками, как человек, одержавший победу. А затем, не успели они опомниться, как он расхохотался густым смехом, звучавшим долго – то громче, то тише. И все вдруг начали почему-то смеяться вместе с ним – и Скордено, и де Силски, и Тоби. А Григорьев тряс Тоби за руку.