Команданте
Шрифт:
Задачу решали по этапам — там, в треугольнике между Колкире, Куиме и городком со смешным для Васи названием Сика-Сика уже куплены несколько усадеб-финок и заложены первые склады. Второй фронт имени Пумасинку шел той же дорогой, что и первоначальный отряд Че, только с гораздо более глубокой разведкой и гораздо более широким обеспечением. Часть людей туда уже переправили, вернее, инфильтровали под видом обывателей, но вот минометы придется тащить все двести километров на себе, везти их слишком стремно. Чтобы не изматывать бойцов, запланировано нечто вроде эстафеты — около крупных дорог намечены площадки, где привезенная на грузовиках смена будет принимать вооружение от прошедшей свою часть маршрута и
И это не последний отряд, который щупальцами выбрасывает свободная зона. Уже завтра касику предстоит смотр колонны «Хорхе Масетти»[76], состоящей из аргентинцев, парагвайцев и гуарани, им назначено уйти на самый юг департамента Тариха, на границу с Аргентиной и даже за нее.
Еще через день, если, конечно, он успеет добраться до нужного лагеря — формирование колонны «Педро Атуспария»[77], с которой он рано или поздно уйдет в Перу и потому к ее подготовке касик относился максимально серьезно, выбивая из штаба лучших бойцов-кечуа, а из начхоза Римака — лучшее снаряжение. Сначала в перуанские края отправится Чино, следом Эустакио и Бланко, индейцы из Аякучо. Первоначальным районом намечены окрестности тамошней Тараты (да, в Латинской Америке полно повторяющихся названий), у границы с Чили и Боливией, затем должно начаться движение на северо-запад, в сторону Куско.
Но сначала — Боливия.
* * *
«Площадь 14 сентября», точнее, скверик сто на сто метров с пыльными кебрачо и пальмами в самом что ни на есть центре Кочабамбы — прекрасное место для встреч. Вдоль одной из сторон площади стоит двухэтажное здание присутствий, с префектурой и полицейской комендатурой департамента, в центре водружена колонна с орлом в ознаменование давно позабытых побед, кругом праздные люди, причем их немного — конечно, если сейчас не перерыв в конторах. Все просматривается насквозь, конспирируй, сколько душе угодно. В самом деле, кто сможет заподозрить в обычном горожанине, сидящем на скамеечке прямо напротив фронтона с государственным гербом, одного из самых разыскиваемых подпольщиков?
Обозревая красоты колониального стиля — все эти ручки и дверные молотки из потемневшей бронзы на солидных створках красного дерева, упрятанных вглубь галереи первого этажа или ряд узеньких балкончиков с коваными решетками вдоль этажа второго — человек прихлебывал горячий кофе, аккуратно придерживая новомодный картонный стаканчик за ободок, чтобы не обжечься.
— Эй, Пако! — окликнул его шедший мимо мужчина.
— Пабло! Привет!
Прохожий затормозил и приземлился на ту же скамейку, обычное дело — случайно встретились два приятеля и теперь обсуждают последние новости.
— Что стряслось? Почему экстренный вызов? — продолжая безмятежно улыбаться и держать кофе на отлете, спросил Пако.
— У нас два ареста. И есть подозрение, что за Уюни поставили слежку, — столь же радостно ответил Пабло.
— Общие места проверял?
— Да. Все трое из последнего выпуска.
— Немедленно выводи остальных, пусть залягут на дно как минимум недели на две.
— Уже. Всех, кроме Рикардо.
— Подозреваешь?
— Да. Под чужим флагом его проверить не успели, а сомнения появились еще тогда. Сейчас подождем — если Рикардо останется на свободе, значит, дело в нем.
— А если они намеренно его арестуют? — Пако допил кофе, смял и опустил стаканчик в стоящую рядом урну.
Пабло поддернул брюки и повернулся вполоборота к собеседнику:
— А давай его арестуем мы.
— Годится, я займусь. Где держат арестованных, знаешь?
— В криминальной полиции, на берегу, где пожарка.
— Готовь боевую группу.
Обычные с виду горожане встали, обнялись на прощание и разошлись.
Через два с небольшим часа две полицейские машины подъехали к дому, где снимали квартиры студенты, и вскоре фараоны вывели одного из жильцов с закрученными за спину руками. Вслед им неслись проклятия и летел мусор, студенты даже попытались заблокировать выход из дома и полиции пришлось пробиваться силой. Чья-то крепкая рука не пожалела швырнуть банку с томатным соком, отчего чуть ниже уцелевшего заднего стекла расплылось кровавое пятно.
— Негодяи! Убийцы! Дерьмо! — неслось вслед отъезжающим машинам, в одной из которых дергался арестованный.
Но стоило джипам завернуть за угол, как «жертва диктаторского режима» успокоился и потребовал сообщить о нем капитану Веласкесу и еще одному человеку по адресу, указанному на визитке из нагрудного кармана. Что и было сделано, только другими людьми и существенно позже, когда были найдены останки Рикардо.
В тот вечер две боевые группы подполья действовали независимо — да и взаимодействовать они никак не могли, поскольку Ла-Пас и Кочабамбу разделяли почти двести пятьесят километров.
Первая сразу после заката выдвинулась к владению генерала Миранды, где он отбывал домашний арест в двенадцати комнатах с балконом и садом, телевизором, радиолой, недавно привезенной из Америки кухней, тремя слугами и пуделем. Возможностей общения с миром генерала тоже не лишили — и гостей он принимал, и телефонная линия работала исправно. До самого последнего момента, когда ее перерезали боевики Авраама Гильена.
Наутро ночевавший в сторожке привратник открыл дверь, впустил слуг и через пять минут подпрыгнул на месте от ужасного вопля — горничная обнаружила труп генерала. Сбежавшиеся садовник и повар поорали в молчащую телефонную трубку, затем сообразили добежать до соседей позвонить в полицию и министерство обороны, откуда немедленно выехала толпа разнообразных начальников, на фоне которой потерялись криминалисты.
Еще через час чины армии и полиции в молчании глубокомысленно разглядывали записку, оставленную на застреленном в лоб Миранде — «Да будь ты проклят, ты всех нас предал».
Этот клочок бумаги запустил розыск таинственных «нас» и самые неправдоподобные слухи, отчего после публикации новости о загадочной смерти генерала в газетах, самоубился еще один из домашне-арестованных, а два других попросили, чтобы их спрятали в бронированные камеры и приставили вооруженную охрану.
В Кочабамбе же все прошло не так таинственно, а скорее наоборот — весомо, грубо, зримо. Боевики позаимствовали у бравых бомбейрос[78] ярко-красную машину, снесли ей навесик у входа и заблокировали двери криминальной полиции, а потом с крыши пожарного авто проломили черепицу и вломились в здание сверху и через окна.
Поскольку нападавшие гранат не жалели, вышло все быстро, шумно и кроваво.
Глава 21
— Революция кантут
Боливийские новости почти каждого дня летом и в начале осени 1968 года разнообразием не радовали: страна пошла вразнос, вспыхнула настоящая уличная война левых с правыми. Полицейские хватали всех подряд, в ответ городская герилья при помощи наезжавших с гор партизан штурмовала участки, фалангисты пытались захватить оружие у профсоюзов, самооборона общин вместо увещеваний стреляла на поражение, отчего рондас перенесли свои акции в города.