Командарм
Шрифт:
— Вы меня извините, товарищ, — возражала ему Рашель Семеновна. — Но командарм-Восемь Кравцов, это даже я знаю, погиб во время штурма Новороссийска!{1}
"Ну, да… Живой труп!"
— Да, не погиб я! Егорова спросите! — вспылил Кравцов, еще более сердясь на эту женщину за то, что она такая молодая и красивая, а он беспомощен, словно тень. — Лашевича, Берзина! Да, Ленину, черт вас подери, телеграфируйте! Меня Владимир Ильич лично…
"Чушь, — понял он вдруг. — Бред, и глупость".
Он увидел себя со стороны, —
— Ладно! — махнул он рукой. — Извините, товарищ.
— Погиб, значит, погиб… — он встал со стула.
"И в самом деле! Может быть, так и лучше? Погиб, похоронен, и дело с концом!"
Кравцов повернулся и пошел к двери, чувствуя как уходят последние силы.
— Стойте! — крикнула женщина ему в спину. — Да, куда же вы! Постойте! Я сейчас телефонирую в штаб… Если вы Кравцов, вас же Якир знает, ведь так?
"Якир? А он тут причем?"
Иону он знал неплохо, помнил по девятнадцатому году и по Реввоенсовету 8-й армии… Но…
"Зачем?"
— Да, стойте же! — женщина обежала его кругом и закрыла собой проем двери, так что Кравцов едва в нее не врезался.
Пришлось остановиться. А инструктор горкома стояла так близко, что дух захватывало от запаха женщины.
"Идиот! — одернул он себя. — На себя посмотри!"
— Якир? — спросил он вслух.
— Якир, — подтвердила женщина. — Он в Одессе сейчас. Так я…
— Телефонируйте, — согласился Кравцов, мгновенно забыв, что только что собирался гордо удалиться в небытие и изгнание.
Как ни странно, Якир приехал сам, и случилось это на удивление быстро. Рассматривая вопрос философски, следовало бы спросить, а с какой стати? Кравцов попробовал представить, как поступил бы в такой ситуации сам, и с сожалением должен был признать, что в лучшем случае, послал бы порученца.
"В лучшем…"
Он все-таки решился закурить. Бог весть, сколько времени не курил, да и не хотелось, вроде. А тут вдруг заскучал, сидя в крошечном кабинетике инструктора Кайдановской. "Поплыл", и проснулась в почти умершем организме давно забытая страсть.
"Плоть смертна, — подумал он с тоскливой иронией. — Лишь душа…"
Но что есть привычка, если не эманация души?
— Не угостите табачком? — спросил он, матеря себя в душе, за просительный тон.
Словно мальчишка какой! Попрошайка рыночный…
— Конечно! — улыбнулась женщина, а улыбка у нее получалась не от мира сего, живая и светлая, от которой тут же начинала кружиться голова. — Курите на здоровье!
И она подвинула к нему по столешнице кисет и тонкую пачку настоящей курительной бумаги.
Кравцов тронул верхний листок кончиками темных узловатых пальцев. Бумага оказалась по-настоящему качественной, тонкой и рыхлой с шероховатой поверхностью…
"Рисовая бумага? Однако!"
Кравцов оторвал листик и развязал кисет. Ну, он, в принципе, знал, что случится, поскольку товарищ Рашель успела "подымить" при нем два или три раза, но все равно удивился. Такого качественного
— Богато живете!
— Да уж… — смущенно улыбнулась инструктор. — Контрабанда… Нехорошо, конечно, но…
— Все путем, товарищ Кайдановская.
Пальцы не слушались, но это полбеды. Его вдруг посетили опасения. А что если Иона его не признает? Или не захочет признать…
В Гражданскую много чего происходило даже и между своими. Впрочем, "свои" — понятие относительное, а не абсолютное. Возможны изменения. Иногда серьезные. Во всяком случае, во время августовских событий 1919-го, партийный командир Кравцов весьма скептически отнесся к "директиве" наркома Подвойского. Ему совсем не очевидными казались причины, по которым один бандит, Григорий Котовский, может стать комбригом в Сорок пятой дивизии Якира, а другой — Винницкий-Япончик, не может быть у первого командиром полка. Убийство Япончика дурно пахло. Так Кравцов и сказал начдиву-Сорок пять Ионе Якиру. Но это в августе девятнадцатого, а после были еще осень и зима, и отношения с Якиром словно бы пошли на лад… Впрочем, тогда Кравцов был командармом, а теперь он — никто.
Он все-таки свернул самокрутку и с грехом пополам закурил. Но, лучше бы, этого не делал. Горло как наждаком продрало, и легкие, словно бы, схлопнулись, перестав вмещать воздух.
— Вы… Вы как, товарищ? — вопросы перепуганного инструктора не сразу дошли до закатившего глаза Кравцова.
"Я?" — он с удивлением обнаружил себя на полу. Перед глазами плыли цветные круги, и встревоженное лицо Рашель Кайдановской расплывалось и ускользало.
— Я… — собственный голос показался скрипом ржавых петель.
— Живой! — облегченно выдохнула Кайдановская. — А то уж я испугалась. Вы так…
Но тут за тонкой дверью послышался быстро усиливающийся шум. Голоса, громкие звуки шагов в подкованных сталью сапогах. В дверь стукнули, и она тут же — почти без паузы — распахнулась.
— Показывайте покойника! — потребовал кто-то перетянутый ремнями, и Кравцов наконец нашел в себе силы сесть.
— Здравствуйте Иона Эммануилович, — через силу сказал он, узнав военного.
Якир практически не изменился. Такой же молодой, энергичный, черноволосый… Впрочем рассмотреть детали Кравцов пока не мог. Приходилось исходить из общего впечатления, а оно именно таким и было: Якир.
— Так, — лицо Якира, по-видимому, дрогнуло.
Во всяком случае, Кравцову показалось, что вид "живого трупа" произвел на начдива-Сорок пять некое сильное впечатление.
— Таак… — правда жизни открывалась перед Якиром медленно, с трудом и не без боли, что говорило в его пользу. — Макс Давыдович? Ведь я не сплю?
— И не надейтесь, — Кравцов встал, с трудом выпрямив слабое, немощное тело. — Но если не признаете, по гроб жизни являться буду…
И тут Кравцов "вспомнил" когда и как умрет Якир, и встревожился. Знание было неправильное, но главное — неуместное и несвоевременное, и его следовало на время убрать подальше.