Командор

Волков Алексей Алексеевич

Компания спаслась благодаря случаю. Бегали, прятались, один раз налетели на разбойников, но тех было только двое, и Костя, тоже телохранитель, как и Кабанов, застрелил их быстрее, чем они успели причинить какой-либо вред. Теперь вся группа с готовностью присоединилась к Кабанову.

Дальше двинулись целой толпой, но ни Наташа, ни Юленька не уступили почетного места рядом с Сергеем.

Ночь наступила быстро. На небе светила начавшая убывать луна, но деревья росли так густо, что видимости не было почти никакой. Шаги людей поневоле замедлились,

а тут еще подъем стал круче. Местами приходилось едва ли не карабкаться, и все порядком вымотались, когда Кабанов остановил свой маленький отряд. Он велел подождать его на месте, а сам в одиночку полез дальше.

А потом были радостные голоса, последние метры подъема, встреча с успевшими обосноваться здесь пассажирами… Было жареное над костром мясо дикой козы, добытой все тем же Кабановым. Был он и сам, уставший и такой родной, и его слова:

– Идите спать, девочки! Боюсь, завтрашний день тоже окажется не из легких. Спокойной ночи!

– А вы?

– Я еще закончу кое-какие дела. – Он внезапно подмигнул Наташе и добавил: – Искусительница!

26

Ярцев. Моряк без корабля

Очнулся я быстро. Я сидел, прислонившись к какому-то шершавому дереву, рядом на корточках пристроился Ширяев, а за ним стояли Вика, Мэри, Марат. Они смотрели на меня с испугом и жалостью.

Гриша осторожно и умело обтер мне ребра влажной тряпкой и, закончив, объявил:

– Счастлив твой бог, Валерка! Аккурат в ребро угодил. На сантиметр ниже или выше – и привет…

Он стянул с себя рубашку и остался в тельняшке, но не нашей, морской, а в такой, какую носят десантники – в бело-голубую полоску. Быстро разрезав рубашку на полосы, Ширяев туго перебинтовал рану.

Я все-таки, ядрен батон, не выдержал и посмотрел на медленно пропитывающуюся кровью материю. Гриша перехватил мой взгляд и успокоил:

– Рана пустяковая. Кровь свернется, и все будет в норме. Одевайся, а я займусь твоими трофеями.

И он, усевшись на корточки, принялся деловито осматривать принесенный мною пистолет, что-то бурча себе под нос, но так тихо, что разобрать слова было невозможно.

– Давай помогу. – Мэри увидела, как я осторожно пытаюсь напялить на себя рваную рубашку, и присела рядом.

Она с материнской заботой помогла мне одеться, но встал я сам, наотрез отказавшись опереться на ее руку.

– Порядок! – Ширяев отстранил вертевшегося рядом сына, встал и с довольным видом сунул пистолет за ремень. – Конечно, не ахти, но трофейному коню в зубы не смотрят.

– А мне дай саблю! – Маратик еле поднял тяжелый для него клинок. – Всех порублю!

– Это не игрушка, – остудил его пыл Гриша, забрал оружие у сына и спросил у меня: – Ты фехтованием, случаем, не занимался?

– Нет. Только бегом. – Я усмехнулся, поняв двусмысленность ответа.

– Вот и я нет. Предлагали в молодости. Да, знать бы, где упадешь… Ладно, держи. Хоть что-то будет. Или махнемся, если хочешь. Я тебе пистолет, а ты мне саблю.

– Я

все равно стрелять не умею, – признался я и вытащил ранивший меня нож. – Мне и этого хватит.

– Покажи-ка. – Ширяев взял нож и оценил балансировку. – Ну вот, хоть что-то знакомое…

Почти незаметным стремительным движением он метнул нож в стоявшее метрах в десяти дерево. Нож легко вонзился в ствол сантиметра на три.

– Ну, папка, ты даешь! – восторженно прокомментировал Маратик и поинтересовался: – А мне можно попробовать?

– Потом, когда время будет. И очень тебя прошу: не шуми. С нами женщины, и мы должны их охранять. А теперь, – обратился он к нам, – надо уходить. Местечко здесь хорошее, но как бы сюда дружки покойного не нагрянули.

Возражать ему никто не стал. Вряд ли пираты, обнаружив убитого кореша, в панике повернут назад. Лучше к этому времени оказаться как можно дальше отсюда.

Нож я отдал Ширяеву. Глупо было держать у себя то, чем в совершенстве владеет другой. Поэтому я прицепил к поясу саблю, страстно надеясь, что воспользоваться ею не придется.

Никогда не держал в руках холодного оружия. Разве что в раннем детстве мы с приятелями вовсю размахивали палками, воображая себя то капитанами Тенкешами, то рыцарями, то мушкетерами. Но это было давно – так давно, что уже почти не верилось. Да и в играх своих погибали мы понарошку. Сейчас же все происходило, ядрен батон, всерьез, и забыть об этом не давала саднящая боль в боку. Будь я верующим, то хотя бы надеялся на загробную жизнь. Но в детские годы верить меня не научили, а сейчас я уже вряд ли в кого-то или во что-то поверю. Я верю лишь в то, что можно пощупать, попробовать на зуб, понюхать или ощутить любым доступным образом. Все, что находится за гранью восприятия, не находит дороги к моему сердцу. Вера противоположна разуму. Они, как параллельные прямые, пересечься не могут.

Мы продолжали идти лесом, по-прежнему не удаляясь от берега. Порой за спиной далеко-далеко звучали редкие выстрелы. Ширяев неизменно настораживался, как боевой конь, заслышавший привычные звуки.

Нас пока никто не преследовал. Или преследовал, но не мог догнать. Поэтому и бегство постепенно начинало напоминать обычную прогулку. Отчасти этому способствовало и наше оружие, смахивающее на карнавальное. Справа же от меня шла эстрадная звезда, и поверить в это, блин, было не легче, чем в неспровоцированное жестокое нападение.

– Привал. – Шедший впереди Ширяев снял с плеч сынишку и устало присел на траву.

Женщины переглянулись и по очереди удалились за кусты, а я присел рядом с Гришей.

– Болит? – кивнул на мой бок Ширяев.

– Немного.

Мы закурили, с наслаждением выпуская струи табачного дыма.

– Тебе еще повезло… – Ширяев поерзал, устраиваясь поудобнее. – Я когда дырку в ноге заработал, так врачи сгоряча ампутировать хотели. Ногу, конечно, а не дырку. Знаешь же наших костоломов. Им на человека наплевать. Но ничего, отстоял.