Командор
Шрифт:
Иногда с получки мы с дедом шли к магазину, и там он брал пол-литра водочки по цене 2 рубля 87 копеек, а мне сердешному доставались эти самые 13 копеек от трешки, на которые и покупались обычные конфеты-подушечки. Дед, - такое бывало, с подвернувшимися друзьями «баловался» за разговорами водочкой, а я терся рядом, смакуя угощение. Чаще всего, не дождавшись дедушку, убегал по своим делам или домой, где ждали его уже с бабушкой. Дед порой, разгулявшись, приходил поздненько, и изрядно пошатываясь, но всегда опрятный и спокойно-доброжелательный.
А я, уже значительно позже, задумался о том, а почему принято в основном «соображать на троих» и, в конце концов, понял, что это рационально со всех сторон. Во-первых – не накладно. Скинулись по рублю и готово – бутылочка поллитровки и немного снеди на закуску, а во-вторых доза для каждого достаточная, то есть чтобы и не опьянеть сильно и в то же время хватало для расслабления, и в третьих – втроём-то получается
Правда последний аргумент все же о ситуации, когда нашлись денежки и на вторую бутылочку, ибо свалить наших мужичкой первой поллитровкой просто не реально.
Пишу, а сегодня январь и вспомнилось по случаю В. Высоцкого:
« … А если водку гнать не из опилок, а что б нам было с пяти бутылок….».
И то верно…
С ростом цены на водочную продукцию расклад стоимости изменился, но в целом логика целесообразности «сообразим на троих» сохранилась.
Помнится что-то фрагментами о моих стариках, а в памяти образ больших и добрых людей, спокойных и умных, вечно занятых делами по дому. В усадьбе было за кем ухаживать: держали корову, поросят, уток, гусей и кур, подрастал в сарайке теленок. Во дворе жил в будке огромный пес, а в доме кошка. С некоторыми обитателями подворья устанавливались вполне не формальные отношения, - например, с цепным псом, у которого в будке хватало места и для меня. А иногда заигравшись, мы вместе проводили время в его жилище. Пёс косился на не прошенного сожителя, но терпеливо уступал место и порой мы с ним сладко спали, в то время как меня напрасно искали по всему двору.
Домашнее зверье требовало ухода и определенного обхождения. Когда я малость подрос, на меня была возложена обязанность – забирать нашу корову вечером из стада, куда её отправляли рано утром. Эта была суровая и дисциплинирующая обязанность. Поэтому с коровой нашей я был близко знаком и ловко с ней управлялся. Однажды моя самонадеянность дала забавный результат. Думая, что я могу справиться теперь с любой коровой, коли уж я свою гоняю по деревне, решил однажды помочь нашей старенькой соседке загнать во двор её коровёнку – сноровистую такую «дурью башку», поскольку слыла она бодливой, а потому существовала в миру со спиленными кончиками рогов. Я же расхрабрившись, вооруженный хворостиной, лихо погнал строптивую соседку-корову по улице, однако пропустил её коварный выпад и оказался сначала на её рогах, а затем и в нашем огороде в картофельной ботве, чудесным образом перелетев через плетень. Травм значительных не случилось, только два синяка на том месте, которое в детстве чаще всего отвечает за опрометчивые поступки ребенка.
Так со мной случился первый опыт полёта, а второй не заставил себя ждать – во сне, среди ночи свалился с нашей русской печи и, даже не проснувшись, дедушкой был переложен уже на кровать. Утром дедушка повел меня в больницу, где меня осмотрели, но сказали, что, скорее всего в летчики я вполне сгожусь. Так закрепилось за мной, что буду я, видимо, то ли космонавтом, то ли летчиком, и это в некоторой мере отразилось на моей жизни.
Дед был рукастый, – из дерева мог сделать и мебель, и дом построить – таковых, построенных его руками, в деревне было не мало – многие помнили дедушку и за доброе слово, и кров над головой. А я вырос у него в им построенном доме, проводя время под верстаком в столярной мастерской. С этих пор запах свежих древесных стружек у меня устойчиво ассоциируется с образом моего дедушки и такого мужского нужного дела. И эта практически генетическая память дала плоды, – страшно люблю я возиться с деревом и лепить то ли мебель, то ли художественные вещички из березового или лиственничного капа. И теперь страшно горжусь, когда кто-то из родни скажет – ну ты как дедушка твой, такой же! И похож!
С бабушкой они родили шестерых детей – двух сыновей и дочек. Моя мама Лидия была рождена накануне войны. Я у мамы был первенец. Мама была юной красавицей, у которой как-то сразу очень не сложилась жизнь с моим отцом, и рос я у дедушки с бабушкой, которым благодарен и низко кланяюсь – до земли. С восьми лет я жил с отчимом Василием Тимофеевичем, чью фамилию и несу по жизни. После меня у мамы через девять лет появился брат Женя, а еще через десять – младший Олег.
Жизнь в деревне в семье дедушки была насыщена свободой и шалопайством, которое частенько заканчивалось неприглядными мальчишескими делами. То сад чей-то страдал, то огород от наших мальчишеских набегов. Живо помню историю нашего с двоюродным братом Вовкой позора. Вовка был значительно старше и втягивал меня постоянно в сомнительные дела. Одно из них состояло в том, что Вовка предложил слазить в сарай нашей тетки Евдокии (старшая сестра моей и Вовкиной мамы) за куриными яйцами, которые тогда принимали в магазине за деньги, - что-то порядка 8 копеек за штуку. Сарай был закрыт и для проникновения Вовка выбрал оконце, через которое и забрался вовнутрь. Я же остался снаружи и, спрятавшись в ближних кустах, «прикрывал отход». Набрав яиц и сложив их за пазуху Вовка полез назад и, уже выбравшись наполовину, нацепился рубахою на гвоздь, а пытаясь отцепиться, повис вниз головой размахивая руками и истошно вопя. Яйца подавились и текли теперь неприятными желто-белыми разводами из-под рубахи, заливая Вовкино лицо. Из дома вышли тетка Евдокия и её муж Лукьян, а обнаружив Вовку, сняли несчастного с гвоздя и повели для расправы к его маме, тете Наде и отцу Куприяну, что жили рядом. Вовка, конечно, рассказал и о моем участии в «набеге», и дома уже воспитывал меня дедушка. Сказать, что воспитывал строго, не могу, но то, что было неловко очень – помню это хорошо. Помню, как досталось от деда ремнем (не сильно так), за то, что залез в заветный семейный сундук и, вытащив из него дедовы награды за войну – несколько медалей, две из них «За отвагу», отправился на улицу увешанный медалями. Медали эти потом дедушка собирал по дворам, в которых проживали мои друзья, «награжденные» моей щедрой рукой.
В школу я пошел уже взрослым – почти восьмилетним, так как первая попытка моего дедушки отвести меня в школу годом ранее не увенчалась успехом. Проблема для меня состояла в том, что три мои двоюродные сестры Галя, Тамара и Люда, будучи старше меня на несколько месяцев, дружно пошли в первый класс, а меня по младости брать в школе отказались. Дед, уважаемый на деревне человек, пошел к директору школы и имел с ним непродолжительный разговор, которого я не слышал, но услышал доводы деда уже после встречи с директором. Дед мне сказал:
– Давай парень, пока есть возможность, - гуляй, а в школу еще успеешь.
Так и решилось.
Через год я пошел в школу, но это уже была большая городская школа в Барнауле, куда меня забрали накануне.
Жизнь моя в городе была короткой. Запомнилась трудным привыканием к большой городской школе и классу, в котором было не менее 30 учеников. Было ощущение потерянности в кварталах города, в огромной школе и безмерно большом классе.
Уже в ноябре мы с мамой уехали к отчиму на Камчатку, в дальний поселок у океана, с таким интересным названием – Крутоберегово. Эти крутые берега на три года стали местом жизни в условиях достаточно суровых, - отчаянно пуржистых, ветреных, снежных, но подаривших массу впечатлений и опыта свободной, активной мальчишеской жизни. Лыжи, книги, рыбалка, дальние походы, зверье лесное и домашнее – вот те характерные приметы той жизни.
Но сам путь на Камчатку был достаточно долгим и полным впечатлений. Сначала мы летели из Барнаула в Новосибирск на небольшом самолете, типа ЛИ-2 и чуть было не опоздали на него, испытав стресс и от самого ожидания полета и отчаяния, которое возникает, когда куда-то безвозвратно опаздываешь. Потом был долгий полет на Ил-18 до Хабаровска и только потом до Петропавловска. Уже здесь, на полуострове мы надолго «осели» в гостинице, застигнутые ноябрьской непогодой, что для Камчатки самое обычное дело. Ожидая самолет более недели, мама приняла решение плыть до места, до поселка Усть-Камчатск на теплоходе, для которого низкая облачность и снег стеной не преграда. И я испытал все трудности морского перехода на судне по Тихому океану и эти впечатления незабываемы. Вот так состоялась встреча с новым местом нашего проживания и возмужания – с Камчаткой и Тихим океаном – морским Континентом со своими незаписанными, но высоко чтимыми законами жизни, который, если волнуется, то кажется, что даже стоя на берегу, испытываешь легкие волнение и проявления качки.
Жить у океана, - это совсем иная жизнь в отличие от мест удаленных от него. Место, где живет человек, очень сильно влияет на формирование личности. Океан делает погоду на прилегающей территории крайне переменчивой и шквалистой, климат более дождливым, сырым и от того холодным и промозглым. Океан грозит жителям, населяющим его берега, штормами и циклонами. Океан всегда напоминает о себе, требуя уважения и безусловного учета его, - океанского характера.
Стоя на берегу океана – этакого континента космического размаха, соприкасаешься со всем миром. Океан не знает границ, он необъятен и мало подвластен воле человека, а все что ему предлагает человек океан или прячет в своих глубинах или выбрасывает на берег как ненужный хлам. В связи с этим было интересно ходить по берегу и выискивать редкостные предметы, отвергнутые бушующим океаном. Это были обрывки сетей с разнообразными по форме, цвету и размеру поплавками. Поплавки были стеклянные бутылочного зеленого стекла, упакованные в сетку, пластмассовые – яркие оранжевые, с забавными ушами для веревки, или из пенопласта, нанизанные гирляндой на веревку. Встречались рыбацкие сети, изодранные штормами, с зелеными веревками и грузилами на них. Кроме сетей можно было найти всевозможные бутылочки и баночки с яркими надписями на английском языке, или забавными иероглифами. Было интересно изучать эти надписи, находить страну производителя и определять, что же было в той или иной банке.