Командующий фронтом
Шрифт:
Сережа перечитал письмо, потом спрятал его в свой ларец на самое дно, оделся и вышел в столовую. Все уже сидели за утренним чаем. Мальчик подошел к матери, она поцеловала его в голову и сказала:
— Покажи губу, мне кажется, что она затвердела.
— Заживет, мама.
Ему хотелось сказать другое, но в присутствии отца не посмел.
После завтрака Сережа безмолвно удалился. Мать проводила его ласковым взглядом. Ее сердце болело от незаслуженной кары, которую понес сын, лишившись хорошего наставника и учителя.
Далеко за холмами, лесами и долинами лежал мир, которого Сережа не знал. Георгий Иванович, выписывавший из Кишинева «Бессарабскую жизнь», любил после обеденного чая развалиться в плетеной качалке и читать газету. Иногда Сережа брал газеты с этажерки в отцовском кабинете и читал непонятные статьи и телеграммы из городов с мудреными названиями. Он искал эти города на глобусе и почти никогда не находил их. Хорошо было бы спросить у Федора Ивановича, но тот был далеко и за все время прислал Елене Степановне только одно письмо, в котором спрашивал про Сережу и просил передать ему привет.
Как-то отец застал Сережу за чтением газет.
— Кто тебе позволил их взять? Ты еще мал, чтобы читать газеты.
— Федор Иванович мне никогда не запрещал.
Георгий Иванович выхватил из рук сына газету. Негодование переполнило Сережино сердце, он хотел сказать грубое слово, но сдержал себя и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.
Напрасно искали Сережу весь день на конюшне, в саду, в сараях. Никто не догадался пойти к оврагам, где, забившись в расщелину, сидел мальчик. Он не плакал. Он думал о том, что ему делать дальше. В сумерках, дрожа от холода, он возвратился в усадьбу. Не доходя до дома, Сережа повстречал Сыниона, и тот сказал ему, что отец тяжело заболел, а Михалаке час назад уехал в Оргеев за доктором. Мальчик тайком пробрался в свою комнату.
В конце сентября, когда в помещичьих садах снимали с деревьев душистый ранет и шафран, когда погреба заполнялись янтарным виноградом, из которого выжимают сусло, и оно, перебродив в бочках, превращается в молодое вино, Георгия Ивановича увезли в лечебницу.
Елена Степановна сама принялась за хозяйство. Она вызвала управляющего Кржижановского и, уединившись с ним в кабинете на несколько часов, тщательно записала денежные суммы, которые причитались Георгию Ивановичу, и долги, причитавшиеся с него. Сначала ей многое казалось неясным, но чем больше она вникала в дело, тем больше убеждалась в том, что только решительные меры могут спасти ее семью от разорения. Правда, в Кишиневе, в нагорной части города, недалеко от спуска, откуда видна дорога на Дурлешты, оставался уютный особняк, но он стоял заколоченный, без присмотра.
После долгих раздумий Елена Степановна с разрешения мужа продала земельный участок соседу, покрыв вырученными деньгами долги. У семьи остались только дом с обширным двором и сад. Всю прислугу, кроме кучера и сторожа, рассчитали.
Доктор Чорба изредка навещал Елену Степановну и привозил по ее просьбе книги и учебники для детей. По воскресным дням Сережа ходил на охоту и однажды, застрелив какую-то птицу, выпотрошил ее, набил соломой и смастерил превосходное чучело. Книги, привезенные доктором, он перечитал по нескольку раз, и больше всего ему понравились «Записки охотника».
Одно время Елена Степановна задумывалась над тем, чтобы разыскать в Петербурге Кодряну и предложить ему возвратиться, но Чорба отговорил. К тому же она понимала, что встреча Георгия Ивановича с Кодряну ничего хорошего не принесет. Сережа один, никем не понукаемый, старательно занимался и даже учил грамоте меньшего брата, и все же Елена Степановна привезла из Кишинева учителя. Он поселился в той же комнатушке, где жил Кодряну, учил всех троих мальчиков, но завоевать их сердец не смог.
Три года пролежал Георгий Иванович в лечебнице. Все давно свыклись с мыслью, что он никогда не вернется, тем более что Елена Степановна, навестившая его весной, возвратилась в слезах, и тогда Сережа, допытываясь у матери, узнал, что отец исхудал так, что остались только кожа да кости. Мальчик помнил удар за столом, но злобу к отцу не питал.
Сереже шел уже двенадцатый год, а выглядел он старше своих лет. Мать порой даже советовалась с ним.
В такой же сентябрьский день, как и три года назад, когда увозили Георгия Ивановича, из лечебницы прибыло письмо. Елена Степановна вскрыла дрожащими руками конверт, быстро пробежала письмо глазами и горько заплакала.
— Не плачь, мама, — бросился к ней Сережа. — Поедем лучше к нему.
Мать промолчала. Рассказать Сереже о том, что он лишился отца, она не хотела.
На другой день, запасшись провизией, мать с сыном выехали в старом шарабане. Сидевший на козлах Михалаке догадывался, что с барином стряслась беда, и всю дорогу молчал, не распевал, как обычно, старинные песни, которые так нравились Елене Степановне. В Кишинев они приехали поздно вечером, переночевали у знакомых, а на другой день направились в Костюженскую лечебницу.
Выселок Костюжены лежал на холме, в густом лесу. Лечебница состояла из четырех домиков, окрашенных в светло-желтый цвет; первый из них привлекал внимание колоннами с затейливыми завитушками на капителях.
Въехав во двор, не отличавшийся по виду от барской усадьбы, Михалаке остановил лошадей и стал их распрягать. Елена Степановна, держась за крыло шарабана, осторожно сошла на землю.
— Я пойду одна, Сережа, и сначала разузнаю, — сказала она, сбрасывая с себя дорожный плащ.
Стреноженные лошади, отгоняя хвостами назойливых мух, бродили по двору, а Михалаке с Сережей в ожидании Елены Степановны улеглись на траву.
— Почему это место называют Костюженами? — неожиданно спросил Сережа.
Михалаке знал Сережу со дня рождения и привык к тому, что мальчик всем интересовался.
— Длинная байка, — ответил кучер, — поди разберись в ней, что правда, что выдумано.
— Расскажи! — торопил он.
Кучер скрутил цигарку из самосада, закурил и начал:
— Вот в этом первом доме, — Михалаке показал рукой, — жил барин со своей женой, и было у них двое ребят: Женя и Костя. Пошли однажды ребята в лес, — кучер снова показал рукой, — а там их гроза захватила. Упала молния и спалила ребят. Барыня с горя ума лишилась. А барин был богат, он из города привез доктора и сказал ему: «Вылечишь ее — дом подарю, не вылечишь — уходи от меня на все четыре стороны». Доктор три месяца мудрил, а толку не добился. Где ж это видано, чтобы сумасшедшую вылечить? Тронулся человек — пиши пропало. Потом барин для жены отдельный дом построил, нянек понабрал, они барыню мыли и волосы заколдованными гребнями расчесывали, да только ничего из этого не вышло. Промаялась она четыре года и отдала богу душу. Горевал барин первое время, а потом смирился, еще два дома построил и стал к себе больных звать.