Комбат Ардатов
Шрифт:
— Казалось бы, захвачен громадный кусок густонаселенной территории, а это значит, что у нас отняты не только кубанский хлеб, промышленность Ростова, Ворошиловограда, Воронежа, поставлены под угрозу кавказская нефть, коммуникации Приволжья, но и что вычтены из нашего людского баланса новые два-три десятка миллионов людей. Если считать десять процентов, двадцать пять — тридцать дивизий, три миллиона резерва…
Дверь быстро и неожиданно открылась, и в комнату вошел низкий, широкоплечий старший лейтенант. Отдав честь, он на ходу доложил Малюгину:
— Встретил. Вывел на магистраль.
— Садись. Пей. — Малюгин подвинул ему стакан. — Как Архипов? Бутылки едут?
— Едут. — Старший лейтенант налил себе. — Едут, но не четыре, а три тысячи. Архипов разгружает баржу.
Малюгин подошел к кровати Нечаева, присел, держа стакан за самый верх, меняя руки, чтобы не обжечься, и заглянул в карту.
— Просвещаете? — Он вгляделся в линии, которые провел Нечаев. — А что, получился форменный «уйди-уйди». — Он повел ногтем по кисте. — Чем больше надуваешь, тем тоньше. Бросил сюда все, что мог собрать, вытянул только здесь фронт на две тысячи километров и думает удержаться! Барбизонец!
— Причем тут барбизонцы, Николай Николаевич? Но оскорбляйте художников, — возразил, усмехаясь, Нечаев. — Барбизонцы были отличными людьми.
Малюгин небрежно махнул рукой.
— Так как вы там дальше мыслите? Как дальше?
— Наступая между Донцом и Доном и далее между Волгой и Доном, они имели задачу разгромить, истребить наши армии, но выполнили ее лишь частично.
— Котлов не было, котлов не было. Разве что котелочки? — подтвердил Малюгин. — Он нас вытеснял, но не окружил!
Сейчас Ардатов и видел на лице Нечаева, и слышал в его голосе презрение.
— Николай Николаевич совершенно прав. Это очень точное сравнение — «уйди-уйди». К Волге они выходят, от этого не отвернешься. Однако — выходят с чем? В некоторых частях у них половина состава, а в Германии резервы людей не беспредельны. Можно построить новые заводы, боеприпасы, чтобы выпускать их бессчетно, но кто-то же должен стрелять этими боеприпасами. А если же забрать под ружье всех, кто будет делать эти патроны и остальное? Есть предел, до которого можно увеличивать армию, то есть увеличивать ее боеспособность, но если этот предел перейден, тыл не может ее обеспечить, а это, значит, она теряет боеспособность. Тут заколдованный круг.
Сидя на кровати Нечаева, раскачиваясь под его слова, сжимая и разжимая свободную руку на цанге, Малюгин, прихлебывая из стакана, шевелил пальцами босых ног.
— И еще в Африку полез! Идиот какой-то! — бормотал он. — Вообразил из себя Наполеона. Тьфу!
— Вот именно, — подхватил Нечаев, — Гитлер вообразил, что вермахту все посильно, что вермахт, армия как его инструмент, может выполнить любые задачи политики, что невыполнимых задач для вермахта нет. Если представить себе Берлин, как трубку «уйди-уйди», то Гитлер, то есть в его лице политическое руководство Германии, раздул «уйди-уйди» до чудовищных размеров. Посчитаем-ка.
Он полистал тот же атлас и на разных картах вымерил и подсчитал:
— От севера Норвегии до Эль-Аламейна в Африке — четыре с половиной тысячи километров, от Ла-Манша до Волги — три с половиной тысячи. Разве мыслимо удержать такой пузырь? В Африке Роммель остановлен, так что правый фланг войны Гитлера — выход через Египет к нефти Ближнего Востока — застрял в песках, и англичане теснят его, а левый фланг — удар на Ближний
— Если взять столько — это гибель всего батальона, — согласился Ардатов.
— Итак, они выходят к Волге дивизиями далеко не полного состава. Сколько нибудь крупных стратегических резервов в Германии нет — все задействовано на разных театрах. На нашем фронте фланги 6-й армии прикрывают румыны, итальянцы, венгры, — продолжал Нечаев, — а над этими его союзниками нависает вся наша страна, а тут еще лето на исходе, а коммуникации растянуты, и в Африке они застряли — туда тоже, как в бездонную бочку, сколько ни бросай, не пополнишь! Мы свою промышленность почти раскачали, вот-вот раскачаются американцы, десантироваться в Англию немцы не могут, что же Гитлеру остается?
— Как можно громче кричать свои политические лозунги, — ответил Малюгин и стал обуваться.
Он обувался не торопясь и посапывая.
— Нда!.. Нда! — радостно протянул Ардатов. — Нда… Если смотреть именно так…
— Только так и надлежит смотреть! — резко, как бы приказывая, прервал его Нечаев. — Что же им остается? — переспросил он и сам же ответил: — Ничего, кроме как маневрировать тем, что у них есть. Латать тришкин кафтан — резать отсюда, чтобы зашивать там. Но ведь долго не наманеврируешь! Когда-то да запоздаешь, и вот тебе и удар в жиденький фланг. Мы ведь тоже насчет Канн обучены. Знаем и обход, и двусторонний охват, и теорию глубоких операций. Придет время…
На улице загудела, завыла сирена воздушной тревоги.
— Нас утро встречает прохладой, веселою песнью гудка! — пропел слегка фальшивя полковник Малюгин, надевая китель, поданный адъютантом, и застегивая пуговицы на выпуклой, как сегмент бочонка, груди. — Литературный вечер считаю законченным, — объявил он торжественно. — Ну, братцы! — он подал Нечаеву руку. — Спасибо за кров. И всего одна просьба, Михалыч, всего одна! Передай нач-арту, что если будет досыта давать снарядов, у меня он не пройдет. Сам понимаешь, пехоту мы можем держать штыком, прикладом, руками, от самолетов зароемся, но против танков нужны снаряды. Замолви насчет этого словечко, добро?
Нечаев приподнялся, не выпуская руки Малюгина.
— Добро. Замолвлю. Ну, а если не будет снарядов досыта? — Он строго блестел стеклышками на Малюгина. — Если не будет, если не сможем обеспечить, что тогда? Пропустишь танки? Чтобы они и тут вышли в наши тылы? И заставили опять оттягиваться восточней?
Малюгин крякнул, повел шеей, воротничок явно жал ему, сбычился, отчего маленькие глаза загорелись свирепо, а на щеках заходили желваки.
— Тогда и их будем держать руками! Ляжем под гусеницы костьми! — буркнул он и зашагал, скрипя половицами, к двери.