Комбатант
Шрифт:
— Я прекрасно понимаю, что вам это не может послужить утешением, — продолжал Гейльборн. — Но, как видите, не вы один оказались в столь печальном положении. Вам, можно сказать, повезло — справка уже была у меня на столе. А бедной даме пришлось ожидать три четверти часа, пока мои подчиненные копались в бумагах…
— Да, да… — пробормотал Бестужев.
— Прямо-таки поветрие, — сказал Гейльборн. — Во времена моей молодости, в Линце, пришлось столкнуться с чем-то подобным: в городе гастролировал довольно многочисленный венгерский оркестр, и, когда он уехал, оказалось, что вслед за музыкантами увязались сразу три девицы — причем речь шла о барышнях из весьма приличных и благопристойных семейств… Ах, эта неистребимая тяга к романтике на фоне
Бестужев уже не слушал дальнейших разглагольствований: он отставил опустевший стакан, вскочил и, кланяясь, бормоча сумбурные благодарности, бочком-бочком направлялся к двери — вряд ли собеседник мог удивиться столь эксцентричной манере прощаться, учитывая личность «соломенного вдовца». Он и не удивился, благодушно кивал вслед с видимым облегчением…
Оказавшись на улице, Бестужев подумал, что оказался совершенно прав в своих предположениях. Не стоит и гадать сейчас, что именно связывает этого Лябурба (о котором рассказал Жак) с Гравашолем — что-то наверняка связывает. Это уже второстепенные детали, которыми не стоит сейчас забивать голову.
Странствующий цирк, цирковые фургоны, циркачи… Ну конечно же, Гравашоль, как человек умный и хитрый, не мог не понять, что захватить Штепанека — полдела, нужно еще ухитриться вывезти его из страны, не попавшись. Как уже было подмечено, мы обитаем не в авантюрном романе, а в реальной жизни, в благополучной Европе, где полиция работает хватко и четко, а жизнь сплошь и рядом уподобляется отлаженному часовому механизму, где всякая странность способна привлечь внимание — особенно если учесть, что и банда Гравашоля, и Штепанек объявлены в розыск, и не кем-нибудь, а тайной полицией…
Чересчур рискованно было бы в таких условиях покидать Австро-Венгрию в обычном пассажирском поезде. Можно посадить Штепанека в самый угол купе, окружив его угрюмыми анархистами с руками в карманах — но достаточно одного его выкрика во время паспортного контроля на границе, чтобы началась кутерьма… Пытаться пересечь границу украдкой, в стороне от основных транспортных магистралей — предприятие долгое, сложное и требующее массы времени — учитывая, что на пути во Францию отсюда придется пересечь изрядную часть германской либо итальянской территории. Двигаться окольными дорогами, глухими местами — сколько ж времени потребуется?
А вот переезжающий с места на место странствующий цирк… Не будет преувеличением сказать, что всякий благонамеренный обыватель (в том числе и полицейский служащий) полагает циркачей народом, мягко выражаясь, странным. И с обычными мерками к ним не подходит, заранее предвидя, что может столкнуться с массой чудачеств. Ручаться можно, что ни один полицейский, ни один тайный агент не удивится, когда на границе обнаружится, что в одном из фургонов валяется вдрызг пьяный циркач. Никому и в голову не придет, что он не пьян, а, скажем, одурманен наркотическими веществами наподобие опиума… а впрочем, можно поступить проще, насильно напоить вмертвую… Надо полагать, у Гравашоля хватит сообразительности как-то изменить внешность Штепанека. А документы у «пьяного циркача наверняка будут в полном порядке — тут уж Гравашоля и учить не надо, он за долгие годы поднаторел в использовании фальшивых документов.
Да, именно так пару лет назад ушел от агентов Одесского сыскного товарищ Кондратьев, он же «Минус» и «Дядюшка» — филеры были ориентированы на розыск респектабельного господина, со вкусом одетого по последней моде, а «Минус» прошел через все облавы и засады в облике жалкого клоуна с испитой рожей и всклокоченной бороденкой, лохматого, благоухающего перегаром, на облучке фургона странствующего цирка Страцци…
Ну что же, все складывалось не столь уж и уныло. Бестужев прекрасно помнил, что только что сказал господин Гейльборн: если сесть сегодня вечером в «Ориент-экспресс», то вполне можно прибыть в Париж раньше неспешно плетущегося грузопассажирского поезда, наверняка следующего с многочисленными остановками, погрузками, разгрузками. Жаль только, что не в их возможностях обеспечить наблюдение за поездом на всем маршруте его движения по Франции: что помешает Гравашолю вместе со своей добычей покинуть поезд, не доезжая до Парижа? Тарловски… Нет, отпадает: даже тихоходный грузопассажирский, если вспомнить расписание, успел покинуть пределы империи и катит сейчас где-то по Германии. Нужно немедленно отыскать Васильева, пусть бьет срочные депеши в Париж, следует поставить на ноги тамошних коллег и сделать все, что только удастся…
Ну, а потом, благо до прибытия «Ориент-экспресса» еще достаточно времени, можно заняться парочкой незавершенных дел — риск, конечно, не особенно и большой…
…На сей раз, учитывая прошлые неожиданности, Бестужев застраховался от возможных неожиданностей: его снова сопровождали два агента, как всегда, немногословные и исполнительные.
Домик, который сняла шустрая американская девица, ведущая себя отнюдь не так, как принято для скромных европейских барышень, был в два этажа, небольшой, но красивый, бело-желтой раскраской кирпичей походивший на пухлый торт. Десятка полтора лип и вязов вокруг, невысокая железная ограда: прутья без острых наконечников, расставлены довольно редко, а соединяющие их завитушки крайне удобны для того, чтобы моментально перебраться на ту сторону. Кто бы здесь ни обитал прежде, по каким-то своим причинам он нисколько не опасался воров.
Они подошли к ограде сбоку, поодаль от ворот, медленно двинулись вдоль нее, осматриваясь перед визитом. Отсюда видно было, что у боковой стены дома стоит большой черный автомобиль, конечно же, тот самый, на котором экстравагантная девица с адской скоростью умчала Бестужева от анархистов.
Один из агентов вдруг резко остановился, нахмурясь, какое то время приглядывался, потом молча поманил остальных. Указал пальцем. Присмотревшись, Бестужев покачал головой: что-то тут определенно было неладно. На вымощенной камнем дорожке лежали пестрые черепки вдребезги разбитого цветочного горшка, сам цветок с комом приставшей к корням земли красовался на капоте автомобильного мотора. Если прикинуть, откуда он мог упасть… да из окна второго этажа, несомненно. Створки закрыты наглухо — но край белой муслиновой занавески торчит наружу, защемленный так, словно захлопнувший окно нисколько не заботился о порядке в доме.
Именно что неладное. Подобный домик никак не может существовать без прислуги — немецкой, что немаловажно. Дисциплинированная и дотошная немецкая прислуга просто обязана была моментально ликвидировать этакое, с ее точки зрения, вопиющее безобразие. Горшок был большой и тяжелый, шум от его падения был бы слышен всем в доме… да и не мог он упасть сам по себе…
— Я зайду с черного хода, — сказал Бестужев. — Будьте у парадного. Если услышите шум борьбы или выстрелы…
Оба понятливо кивнули, направились в сторону ворот. Оглядевшись, Бестужев переместился на несколько шагов правее и, наконец, нашел удобное местечко, где деревья полностью закрывали его от взоров находившихся в доме, если они сейчас стояли у любого из окон. Примерился, поставил ногу в большую круглую завитушку, словно в стремя, вмиг вскарабкался наверх с обезьяньим проворством, перебрался на ту сторону, спустился и, чуть пригибаясь, стараясь держаться так, чтобы его заслоняли деревья, направился к двери черного хода, к невысокому крылечку с полукруглым железным козырьком. На ходу достал браунинг, загнал патрон в ствол.
Осторожно повернул ручку. Дверь бесшумно распахнулась на прилежно смазанных петлях. Постояв пару секунд, чутко прислушавшись, он двинулся внутрь по узкому коридорчику.
Ох ты ж… Дверь справа казалась распахнута, там виднелась монументальная печь, рядок поварешек и ножей, висевших на прикрепленной к стене полированной деревянной дощечке… а еще виднелись женские ноги на полу — темная юбка, задравшаяся выше щиколоток, темные чулки, черные туфли со стоптанными подошвами. Хорошенькие дела…