Комбинации против Хода Истории
Шрифт:
– Пустая сплетня!
– вставил Билетов.
– Что именно?
– с холодной твёрдостью спросил доктор, стоя перед сидящими гостями.
– Видите ли, дорогой Александр Романович, - мялся Кумоваев, - вполне возможно, что всё это дело...
– Попросту высосано из пальца, - закончил за него Билетов, поудобнее усаживаясь в кресле и зорко вглядываясь в Зверянского.
– Вам бы лучше и самому присесть, - попросил доктора Усольщиков.
– Нет, я нервничаю!
– отказался тот.
– Мы принуждены, -
– Впрочем, это пустяки, - бросил Билетов.
– Так спрашивайте!
– вскричал доктор в нетерпении.
– Вы действительно спасли вашего постояльца-комиссара?
– спросил Бутуйсов.
Доктор выставил мясистый подбородок и ответил:
– Да, спас!
– Как же это...
– пробормотал Кумоваев, - убийцу? Был же уговор: всех поголовно! И потом, несправедливо: рядовых не щадить, а одного из главарей вдруг выпустить...
– Более чем странно!
– отпустил реплику Билетов.
– Отец!
– раздался хрипловатый громкий голос: на пороге кабинета стоял Юрий.
– Так это правда?
– гневное лицо, изуродованное шрамами, было кошмарным.
– Ты спас его?!
– он сжимал кулаки.
– В таком случае... я, как сын, первым требую... рас-с-стрела!
– Требуй, - произнёс доктор, закипая и вместе с тем в неком удовлетворении, словно то, что сын потребует расстрелять его, вполне им ожидалось.
– Ты, считающий себя демократом, - он приближался к Юрию и тоже сжал кулаки, - ты, грезивший Герценом, хочешь расстрелять отца за его приверженность народно-социалистическим идеям! Так что же ты, несчастный, понесёшь людям?!
– Зверянский отшатнулся с аффектированным ужасом.
Все молчали. Александр Романович, обращаясь к сыну, констатировал намеренно сухим тоном:
– Вышло так, что у нас р-разные убеждения! Что ж, мы должны идти до конца...
У Юрия вдруг вырвался всхлип, он протянул руки к отцу, отдёрнул... и как бы в исступлении зверства повернулся к гостям:
– Не сметь допрашивать доктора Зверянского! Во-о-он!!!
– Щенок!
– взревел доктор, тяжёлый кулак опустился меж лопаток Юрия: тот едва удержался на ногах.
– Извинись перед господами и проваливай!
Усольщиков застонал и зачем-то зажал уши:
– Ой, не надо бы так...
Кумоваев вскочил с места:
– Вы не в себе, Александр Романович... вы, кажется, ударили-с...
– Я убью его!
– вскричав, Зверянский тут же как-то померк, беспомощно вопрошая: - Как он ведёт себя?!
Юрий нервно отвесил общий поклон:
– Очень прошу простить, господа!
– чётко прошагал к двери, выходя, обернулся: - Свободу России!
– Щёлкнул каблуками, дверь за ним закрылась.
У Усольщикова
– Ай, как оба мне нравитесь! Ну, расцеловал бы обоих. На таких страна стоит!
– Я понимаю ваше недоумение, господа, - смущённо заговорил доктор, - самоуправно укрыл, спас... но мне показалось необходимым сделать так, чтобы этот человек жил...
– То есть он не большевицких убеждений и оказался в этом стане вынужденно?
– предположил Бутуйсов.
Зверянский согласился:
– Убеждений он не большевицких. Но, однако же, весьма сомнительных.
– Вы ему чем-то обязаны?
– спросил Кумоваев.
– Определённо ничем! Разве тем, что он едва не прострелил мне череп. Чтобы не слышать криков семьи, отложил на завтра: собирался прикончить меня в лесу. А завтра - набат.
– Никак не пойму вас, Александр Романович, - с оттенком оскорблённости сказал Кумоваев, - какого ж рожна вы его не...
– Да что тут понимать!
– воскликнул Усольщиков.
– Благороднейшее сердце у доктора! Свеликодушничал, сжалился. Ну, правду я говорю?
– Понимаете, - сказал Зверянский со странной приподнятостью, - это человек из творений Эсхила или Софокла. Его личность потрясает...
– Поразительно!
– вставил Билетов, и было непонятно: что поразительно? То, что личность комиссара потрясает или то, что доктор несёт чепуху.
Бутуйсов обратился ко всем:
– Господа, этот комиссар в зверствах не участвовал?
– Нет, что вы!
– категорично заверил Зверянский.
– Он всегда был у меня на глазах.
– Никаких приказов о казнях не подписывал?
– Не подписывал!
– Ну, тогда, господа, - заключил Бутуйсов, - нет ничего преступного в том, что Александр Романович его отпустил.
– Наше российское благодушие, - заметил Билетов вскользь, с осуждающе-ехидной ноткой.
Усольщиков будто не услышал её:
– Верно! По-нашему, по-русски: заслужил - получи сполна в отместку! Но только пока я в гневе. А гнев миновал: за стол с собой тебя посажу! Кстати, господа, теперь же пожалуемте все ко мне. Я телушку годовалую зарезал, и коньячок сохранился шустовский...
От приглашения никто не отказался.
Прошла неделя, начинался путано-сложный май восемнадцатого...
В городе стало известно, что председателя совдепа Михаила Юсина вызывают в Пензу. Но его увидели садящимся с семьёй в поезд, который шёл в противоположном направлении: на Самару.
День спустя в Кузнецке появилось человек пятнадцать приезжих. Чуть не половина из них женщины. Приезжие вели себя тихо. Они разместились в особняке зерноторговца Щёголева, приколотили к дверям вывеску: "Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией".